Справедливость силы - Власов Юрий Петрович (бесплатные версии книг TXT) 📗
Анализ спортивных возможностей Жаботинского давал преимущества мне. Очевидны были его рыхлость, относительная слабость рук и ног, и самое главное – узость общефизической базы, этой опоры силы. Именно в этой базе (и только в ней) – возможности для развертывания настоящих тренировок. Без этих тренировок нет и не может быть силы, как бы ни был талантлив спортсмен. Весь же талант Жаботинского подпирал его огромный собственный вес.
Без этого внушительного собственного веса талант силы Жаботинского был в большой ущербности передо мной. Ничего не мог он добиться при весе 120, 130, 140 кг. И лишь перевалив за 140 кг, стал угрожать мне. И он, Жаботинский, отлично понимал, что дает ему силу, понимал и с особой тщательностью следил за весом, непрерывно наедая его. Он перевалил в весе через 130, 140, 150 кг и вплотную приблизился к 160 кг, которые впоследствии тоже "одолеет" и остановится лишь вплотную к 170 кг.
Рост Жаботинского (194 см) в какой-то мере скрадывал огромность этого веса.
Жаботинский нуждался в развитии общефизической базы – здесь он был особенно уязвим. Я уверен: при работе над этой базой он приобрел бы несравненно большую силу, чем ту, которой прославился.
В "черной зыби" был и другой смысл: я начинал надоедать публике. Перемены, новые имена, столкновения, провалы и ошибки – это всегда дорого публике. Пять лет моих побед, неизменное превосходство в силе приелись. В понятие "кумира публики" и это входит.
В общем, обстановка вокруг будущих выступлений начала электризоваться сразу же после возвращения из Стокгольма.
В те же дни инсульт поразил Якова Григорьевича Куценко – четырнадцатикратного чемпиона СССР в тяжелом весе, какое-то время обладателя высшего достижения в толчке. С ним команда потеряла опытного старшего тренера.
Яков Григорьевич не позволил болезни сломить себя. Практически лишенный речи, полноценного движения, он написал интересные воспоминания о спорте своих лет…
К Новому году место старшего тренера сборной занял Воробьев. Это усложнило положение. Я не мог больше рассчитывать на справедливое отношение. Почти все годы Воробьев делал все, чтобы Богдасаров не был в сборной, то есть чтобы я выступал на самых ответственных соревнованиях без тренера. Любой чемпионат мира или Европы начинался для меня с хождений по кабинетам, где я доказывал, что Сурен Петрович нужен для выступления, без него ответственное выступление просто невозможно. Это было и унизительно, и обидно, но так было всякий раз. Да и мой опыт выступления в Риме убеждал, чем может обернуться любая несобранность или оплошность. Теперь я уже должен буду находиться в постоянном напряжении…
Мне много приходилось слышать разного .рода суждений о долге, интересах дела, партийности, Родине. Мне часто приходилось видеть беспощадные столкновения по принципиальным вопросам. Много приходилось читать в газетах и журналах о тех же высоких материях. Присутствовал я и на собраниях, где подавляли всем миром одного честного человека или группу таких же людей и все во имя тех же высоких устремлений.
Я не отрицаю наличие высоких нравственных побуждений. Я преклоняюсь перед людьми, которые ради них жертвуют благополучием, а нередко и жизнью. И таких людей я знал.
Однако чаще всего за тем, что обозначается как гражданский долг, идеалы и т. п. и что приводит к настоящей сече, скрывается совершенно иное, прямо противоположное.
Корысть и зависть – вот тайная пружина действий многих людей, вот отравленный родник высоких слов и подлых поступков.
Корысть и зависть делают людей слепыми. Отсюда – и злоба, и жадность, и жестокость, и ложь, и предательство, и все-все дурное. Кричим об идеалах, интересах дела – и давим… справедливость, правду, чистоту…
И еще: нельзя оставлять на растерзание человека-борца, пусть даже иногда он сражается за справедливость по отношению к нему самому, но ведь за справедливость! Читать, как на него клевещут в газетах, видеть, как демагогией подавляют на собраниях, видеть, как унижают, травят и, в конечном итоге, уничтожают (человек не выдерживает напора зла, несправедливости и погибает) – и молчать, не действовать, даже не осуждать? К сожалению, это явление стало обыденным. Нам не хватает даже простого трезвого соображения: не постой за волосок – головы не станет; завтра – уже твоей головы, твоей и, возможно, других… И еще. Титулы, звания, должности вовсе не означают человека обязательно высокой пробы, в том числе и культуры. Истинно крупный человек – это ценность сама по себе. Отними у другого должность и звания – от него пустое место останется, ничего не значит, нуль…
А истинная крупность, истинное дарование – что с ним ни делай, он все тот же. И ему ни к чему побрякушки, прописи чинов, должность…
И еще. Не всегда так, но часто: чтобы корысть и зло преуспевали, им нужны чины и должности. Они дают им силу, оберегают их и все время ставят справедливость в подчиненное положение…
Да, чины, должности, звания… упорное стремление к ним…
Глава 199.
Мне казалось, не цель определяет мое время в спорте, а привычка к славе, знакомствах и обеспеченность жизни, неуверенность перед другим будущим. И это чувство подступало все чаще и чаще. Я, как большой барабан, гудел на одной ноте, все во мне было на одной ноте.
Неужто не решусь отказаться от спорта, неужто смел лишь в мечтах, неужто стану цепляться за сытость славы, довольство от прошлого славы?..
Я ощущал недостаток здорового воздуха. Воздух великой гонки отличен от обычного. Я слишком долго насыщался им. Я уже мечтал о чистом воздухе… об освобожденное™ дней… независимости дней…
Принявший мир, как звонкий дар,
Как злата горсть, я стал богат…
Разве такие слова сложить земному человеку? От них слепнешь…
Глава 200.
Итак, в 1963 году я выступил в четырех соревнованиях (из них – двух международных, если турне по Австрии принять за одно выступление). Установил пять мировых рекордов: два в жиме, один в толчке и два в сумме троеборья (один из них собран и тут же побит мной, так называемый "проходной" рекорд). Я в пятый раз стал чемпионом мира и Европы (если победу в Риме приравнять к победе на чемпионате мира, ведь сущность та же: проба сил. Правда, на Олимпийских играх борьба куда ожесточеннее).
Титул "самый сильный человек в мире" неизменно сохранялся за мной. Никто не владел им в эти годы, кроме меня. Мои рекорды были самые тяжелые. Я перемолол самых упорных соперников – американцев. Один за другим откатились Эшмэн, Брэдфорд, Зирк, Губнер, Генри, Шемански – вся гвардия Хоффмана.
И Пол Эндерсон уже не проявлял никакого желания помериться силой.
И рекордами я уже выходил на подступы заветных шестисот килограммов. Я был благополучен для всех. Барабан моей славы гудел во всю мочь.
А в бессонницы – они уже не отпускали меня с достопамятного душевыворачивающего потрясения "экстрем-ных" лихорадок – я молил судьбу: пусть все сбудется, я ведь не щажу себя, пусть все будет по справедливости, пусть не посылает новых испытаний, я уже обожрался ими, и лаской людей в том числе, весь в ушибах от этих ласк…
И тут же я взрывался яростью.
Я никогда ни у кого не просил милости – ни в чем. Я проложу дорогу к любой своей мечте – и ни у кого не буду спрашивать разрешения. Я проложу дорогу… или полягу, но никогда ни о чем не стану молить!
Слышишь, судьба! Не стану молить! Ты вправе убить меня, но я у тебя не в холуях и просителях…
Возвращалась лихорадка. Простыни становились горячими, я раскидывался. Огромные часы распластанно-медленно проползали через меня, пробуя мою волю. Иногда отчаяние застревало в груди, но я знал: я сильнее, оно отступит. И оно отступало. Все дело было в том, что я был сильнее. Как бы ни душили отчаяние, тяжкие прозрения будущего, я все равно был сильнее.
А в окна уже намывались серые краски рассвета.
