Семь трудных лет - Чехович Анджей (читать книги без .TXT) 📗
Новак принял меня в своем кабинете.
Он оказался мужчиной среднего роста и средней упитанности, подстриженным — как говорят остряки на радиостанции — под Муссолини. На первый взгляд он производил впечатление совершенно безликого человека. Сам же он хотел представиться собеседнику человеком решительным и сухим. Поэтому он выражался кратко, по-военному.
Он спросил меня коротко об учебе, о Варшавском университете, а затем предложил:
— Возьмите тексты наших передач за два дня подряд и постарайтесь написать, по возможности подробно, что вы считаете в них хорошим, а что неудачным. Будьте смелы и критичны, ибо наша деятельность — мы в «Свободной Европе» знаем об этом хорошо — не всегда бывает удачной. Человек, как вы, недавно выехавший из страны, может быть нам очень полезным и помочь в исправлении ошибок.
Затем по редакционным помещениям меня водили Юзеф Птачек, Юлицкий-Розпендовский и Цельт-Лясота. Некоторые мелкие детали этих первых бесед и визитов уже несколько стерлись у меня в памяти.
В Мюнхене я провел почти неделю за счет «Свободной Европы». Написал то, о чем просил меня Новак. Не знаю: понравились ему мои критические замечания или нет. Во всяком случае, перед отъездом мне пришлось заполнить кучу анкет и бланков и написать автобиографию, что означало, как уверял меня Которович, что радиостанция имеет в отношении меня серьезные намерения.
В конце своего пребывания в Мюнхене я снова был у Новака. На этот раз он произнес следующую короткую речь:
— Я охотно взял бы вас на работу, но в данный момент у меня нет свободной штатной единицы. Однако я верю, что какая-нибудь вакансия будет. Я знаю, что вы в настоящее время находитесь в трудном положении. Что могу вам посоветовать? Возьмитесь за какую-нибудь работу. Если вам представится возможность иммигрировать, поезжайте. Когда вы окажетесь нам нужны, мы вас вызовем из любого уголка мира. Расходы для нас не имеют значения. Ну, до свидания!
Вновь я в Цирндорфе. К удобствам, как оказалось, я привыкаю быстро. Отель, который снимала для меня радиостанция «Свободная Европа», был очень дешевым, то есть плохим. Обеды, которые я ел в Мюнхене, вряд ли можно было назвать пиршеством гурмана. Но возвращение в казарменные комнаты, к грязным одеялам, к атмосфере запущенности и равнодушия не наполняло меня радостью. Позднее, когда я уже работал в «Свободной Европе», я хорошо понимал, почему так быстро становятся покорными редакторы и дикторы, когда Новак топает ногами и кричит: «Я вас выброшу из моей радиостанции!»
Трудно сказать, оказал ли мой визит в Мюнхен какое-либо влияние на ход событий, но, во всяком случае, вскоре после моего возвращения в Цирндорф состоялось судебное разбирательство, на котором рассматривалось мое прошение о предоставлении политического убежища.
Разбирательство происходило на территории лагеря, в здании, занимаемом федеральной администрацией. Решение выносила коллегия, состоявшая из трех человек. Мне был выделен официальный переводчик. Его услугами я не воспользовался, что, как я заметил, произвело хорошее впечатление на коллегию. В ее состав входил также психолог. Помня о нем, я много рассказывал, как глубоко и болезненно переживал переселение из Виленщины в Казахстан.
Сама процедура не слишком отличалась от того, что каждый может представить себе на основе чтения обычных журналистских судебных отчетов. Ни один из вопросов не захватил меня врасплох. Когда суд удалился на совещание, я не был, однако, полностью уверен в том, какое решение он примет. Дело в том, что за несколько дней до судебного разбирательства я случайно встретил возле лагерных ворот господина Б. Он спросил меня, не придумал ли я чего-нибудь в отношении сестры.
— Думал, но так ничего и не придумал, — ответил я.
— Ну, что же делать, — сказал господин Б и загадочно усмехнулся.
Во время судебного разбирательства один на членов коллегии так формулировал вопросы, словно знал, по крайней мере частично, содержание моих бесед с господином Б, а именно от него — согласно общему мнению в лагере — в большей степени, чем от самого суда, зависело решение о предоставлении политического убежища.
Однако политическое убежище я получил. Это означало, что я могу уехать из Цирндорфа. У меня был выбор: Бремен или Мюнстер, а точнее, лагерь в Бремене или в Мюнстере.
Снова лагерь…
В МЮНСТЕРЕ И В ОХРАННОЙ РОТЕ
В мюнстерский лагерь я прибыл к вечеру.
В промышленной Вестфалии увидеть закат солнца практически невозможно. Оно исчезает раньше в высоко поднявшейся дымной мгле, превращающей лучи в жемчужные отблески, которые оживляют краски и нежно размягчают контуры предметов. В таком освещении я увидел казарменные здания, сушившееся между ними белье, развешанное на нейлоновых веревках, и кучу детей. Их было очень много. Они катались на самокатах и велосипедах, бегали и кричали по-польски, по-немецки, по-литовски, по-украински…
Издалека все это выглядело безмятежно, даже весело. Когда же я приблизился, то заметил, что в шумной куче было много, очень много детей хилых и рахитичных, грязных и оборванных малышей с личиками грустными даже во время игр. Я увидел также запущенные строения, облупившуюся краску на оконных рамах, покосившиеся двери и потрескавшиеся стены.
Официальное название этого лагеря — приют для иностранцев без гражданства и иностранных беженцев. Его адрес — Гревенерштрассе, 69. До центра Мюнстера, исторической столицы Вестфалии, оттуда далеко. С вокзала надо ехать сперва трамваем, потом еще порядочное расстояние автобусом. Лагерные строения служили когда-то казармами сначала для прусской, а потом для гитлеровской армии.
Сразу же после занятия города в 1945 году англичанами оккупационные власти заперли в бывших казармах иностранных рабочих, которых гитлеровцы свезли со всей Европы на вестфальские фабрики и шахты. Их поместили в казармы не только потому, что Мюнстер сильно пострадал от налетов и в городе не хватало жилых помещений. Речь шла главным образом о том, чтобы изолировать этих людей, поскольку боялись, что они будут мстить немцам за годы унижений и рабские условия труда на «народ господ». Для того чтобы держать под стражей тысячи людей, прекрасно подходили казармы, построенные по прусским планам. Они были обнесены высоким забором, а возле каждых ворот находились сторожевые будки.
В лагере я встретил немало поляков, которые были поселены в этих казармах англичанами еще в конце войны. Там они поженились, дождались детей и даже внуков. В Польшу сразу же после войны возвращаться не решались, чему немало способствовали приезжавшие из Лондона и из армии генерала Андерса офицеры и гражданские лица, энергичные дамы, князья — деятели различных эмигрантских партий и организаций. Все они говорили о приближении новой войны, пугали голодом в Польше, возможностью тяжелого путешествия в места, где можно встретить белых медведей. Англичане их деятельность терпели и даже поддерживали, так как не хотели, чтобы иностранные рабочие покидали этот промышленный район, — им нужно было, чтобы вестфальские шахты и фабрики начали давать продукцию, чтобы кто-то пахал землю и собирал с нее урожаи, пока миллионы немцев находились в лагерях для военнопленных, разбросанных на трех континентах.
Много поляков, чехов, сербов и словаков попалось на удочку западной пропаганды и осталось здесь. Некоторые до настоящего времени живут в лагере — это самые слабые физически, по характеру или уму. Они не возвратились на родину, но не удалось им также и уехать за океан. Некоторые, например, когда-то болели туберкулезом, а в туберкулезниках не нуждались ни США, ни Канада, ни Австралия. Эти, слабейшие и обманутые, не сумели устроить свою жизнь и в Германии, так как плохо знали язык, не приобрели специальности, считая, что нет смысла учиться чему-то, когда вот-вот придет срок упаковывать чемоданы, чтобы ехать в Польшу, ту, старую, обещанную эмиссарами из Лондона. Несколько иначе было вначале с латышами, украинцами, хорватами и литовцами, но позднее их судьбы, по существу, складывались так же. Здесь следует отметить, что в ФРГ проявляют специальную заботу о людях, которые когда-то дали себя склонить к службе в военных формированиях, боровшихся на стороне гитлеровской Германии. В Мюнстере, например, существует содержащаяся на средства государства гимназия для детей бывших литовских коллаборационистов с преподаванием на их родном языке.
