Воспоминания склеротика (СИ) - Смирнов Борис Александрович (читать книги онлайн бесплатно полные версии .TXT) 📗
Гастрольный месяц прошел быстро. Однако мне удалось снова выйти на сцену. В Симферополь приехал Свердловский оперный театр и стал набирать околотеатральную молодежь для работы в должности мимансов[5], но на особых условиях. Денег нам не платили, а дали такие бумажечки, по которым можно было свободно проходить в театр на любые спектакли, даже если мы в них не были заняты. Из многочисленной компании любителей театра, согласившихся на эти условия, я близко сошелся с моим ровесником по имени Рэм. Я слышал, что в дальнейшем он стал крупным областным начальником по части торговли. Так вот, эта дружба не дала мне возможность дослужить полный срок в почетной должности мимансов. На одном из спектаклей оперы «Лакме» мы изображали людей, чем-то очень взволнованных перед выходом главного героя. Его пел, популярный тогда, известный по роли Эдвина в первом варианте фильма «Сильва», певец Даутов. Так вот, народ, который изображали не только мимансы, но балет и хор в волнении пел, конечно, только устами хора неимоверное количество раз одну и ту же фразу: «Что случилось»? Рэм мне и говорит: -- что мы, как дураки, молчим. Давай тоже петь. – Я не рискнул, а он во весь голос стал орать: «Что случилось»? Хористы с недоумением поглядывали в нашу сторону. Сцена продолжилась не так, как задумал её режиссер и композитор Делиб. В момент выхода героя дирижер взмахом руки остановил это, казалось нескончаемое «что случилось», чтобы дать возможность герою сказать, а точнее спеть свое слово. Но воля дирижера столкнулась с непреодолимым желанием Рэма проявить свой вокальный талант, а потому ещё дважды в тишине прозвучал всех волновавший вопрос «что случилось?», надо сознаться, довольно хриплым голосом, выдававшим не абсолютно музыкальный слух исполнителя. Назавтра прямо на контроле у нас отобрали справки о том, что мы сотрудники Свердловского оперного театра.
Но вот в 1947 году меня, наконец, приняли в драматический театр, во вспомогательный состав. Радости моей не было границ. Я никогда так долго не стоял перед зеркалом и так тщательно ни брился, ни гладился, ни причесывался, как в тот день, когда впервые пошел в Крымский областной драматический театр, как на работу. Помню первый свой рабочий день. Меня и молодого человека по фамилии Синани инспектор сцены Николаева привела на репетицию спектакля «Губернатор провинции», которую вел замечательный актер и режиссер Е. Орлов. Когда нас ему представляли, было впечатление, что он глухой, так как никакого внимания на новых «актеров» не обратил, занимаясь какими-то своими делами. Николаева поставила нас в кулисы и сказала: - когда вы потребуетесь режиссеру, он позовет. Мы успокоились и стали смотреть репетицию. Работали над эпизодом захвата одного из немецких домов нашими войсками, где позже расположилась советская комендатура. Обитатели дома в панике и тревоге: то собирают какие-то вещи, то вновь их выбрасывают, то беспомощно опускаются в кресло, не зная, что будет дальше. Актеры это делали здорово. Но вдруг репетиция внезапно остановилась. Раздался крик: -- где актеры? Что за дисциплина у этой молодежи? -- Меньше всего мы думали, что как-то причастны к внезапной остановке, а тем более к гневу режиссера. Наконец, нащупав нас взглядом, он взъярился ещё больше: – посмотрите на них! Стоят себе спокойно, как будто репетиция их не касается. Вы, молодые люди, уже должны были быть давно на сцене с автоматами и делать обыск! Где ваши автоматы?! Где реквизиторы?! Почему у них нет автоматов?!
К нам подбежала какая-то женщина с двумя деревянными автоматами со словами «идите скорее и делайте обыск в «квартире». Мы рванулись, как бешеные, к дверям «комнаты» и, влетев в неё, стали шуровать по всем шкафам, заглядывать во все углы. – Вы что бандиты? – с укоризной спросил режиссер. – Вы советские солдаты и должны вести себя достойно. Ладно, перерыв, – оповестил он, несколько успокоившись.
Я, чуть не плача от обиды, выбежал со сцены в коридор, пытаясь найти курилку, чтобы как-то успокоиться и пойти забрать своё заявление о приеме на работу в этот противный театр. Не докурив папиросу, я поспешил к выходу. Но тут навстречу мне двигалась огромная фигура режиссера Орлова, которую в этом узком коридоре я не мог никак обойти. Фигура, как бы подтанцовывая, подошла ко мне и схватила огромными ручищами за нос, а потом крепко обняла и прижала к груди. – Не расстраивайся, сынок, -- ласково сказал режиссер, -- должен же ты запомнить свой первый день в театре. А я человек не злой и вас, молодых, очень люблю.
И действительно, такого доброго и порядочного человека можно было встретить не часто. Умер он на сцене, в полном смысле этого слова, в конце спектакля, когда уже давали занавес, во время приступа «грудной жабы». Хоронил его весь город. Таких многолюдных и пышных похорон я в Симферополе не видел.
Ещё один прекрасный режиссер и человек встретился на моем пути в самом начале моей театральной жизни, это Марк Давыдович Рахманов. О его режиссерских уроках мне ещё предстоит вспомнить. А сейчас пришли на память репетиции и спектакли «Отелло» в его постановке. Марк Давыдович был очень эмоциональный и увлекающийся человек. Приходя на репетицию в своем неизменном тёмно-коричневом костюме, достаточно изношенном и изрядно помятом, в когда-то белой, и такой же неглаженой рубахе с закрученными кверху концами воротника, но с обязательным галстуком, он степенно садился на свое место и спокойным тихим голосом начинал работу. Но этого спокойствия у него хватало на пять минут. Целиком поглощенный творческим процессом, он вскакивал со своего стула, стаскивал пиджак и швырял его, куда придется, причем всегда обязательно порванной подкладкой наверх. Затем бежал к исполнительнице роли Дездемоны и, запрокинув свою лысую голову с выдающимся горбатым носом, хватался за лоб, пытаясь показать актрисе, как и что должна делать её героиня. Довольный своим показом, как и развеселившиеся актеры, предлагал начать картину заново и, очень смешно взмахивая руками, как бы подражая Плисецкой в «умирающем лебеде», шёпотом напевал: -- «пошёл занавес».
Актрисе Валентине Тяпкиной, игравшей Бианку, балетмейстер Рионский поставил прекрасный танец на винной бочке в киприотском кабачке. Кончался он очень эффектно. Кассио изящно снимал её и, кружа на вытянутых вверх руках, нежно ставил рядом с собой. На одном спектакле рабочие сцены поставили бочку не той стороной, и наверху оказалась не прочная деревянная часть, сделанная специально для танца, а тонкая фанера. Когда же, под соответствующую музыку, два венецианца подхватили Бианку и попытались поставить её на бочку, актриса, обломив легкое фанерное донышко, провалилась вниз и вынуждена была продолжать свой танец внутри, на дне. Но самое сложное было в конце. Бедный Кассио не мог изящно поднять довольно упитанную партнершу из глубины бочки. Он только помог ей выбраться наружу. Марк Давыдович, который не пропускал ни одного своего спектакля, чуть не получил инфаркт. Ему стало плохо, и билетёры еле отпоили его какими-то сердечными каплями.
Мы, вспомогательный состав, а точнее его мужская часть, играли в этом спектакле венецианцев и киприотов, в зависимости от внешности. Я со своим горбатым носом был, конечно, вылитый киприот. На репетицию в костюмах я явился в театр задолго до её начала, с тем чтобы выбрать себе лучший костюм и саблю. И оказался прав. В театре ещё, кроме костюмеров и реквизиторов, никого не было, и я взял себе роскошную турецкую саблю, причем не бутафорскую, а самую настоящую, я бы сказал музейную, в прекрасных, покрытых голубым бархатом, ножнах. Фехтование, то есть бои, ставил наш балетмейстер. Моим противником был «венецианец» Аркадий Межековский, который по плану постановщика в один из моментов боя, скрещивал со мной оружие, и в этом состоянии мы находились довольно долго, пока не появлялся Отелло и не разбивал нас в разные стороны ударом своего меча как бы снизу вверх. Но только мавр проходил вперед, коварный венецианец, изловчившись, вонзал в меня свой меч, и я уползал раненный за кулисы.
