Прощание славянки - Новодворская Валерия Ильинична (читаем книги бесплатно .TXT) 📗
Море согласия
Хрущев потерял власть так, как ее обычно теряют реформаторы, которые не цари. Запоминаем формулу, она в нашей истории повторится еще дважды. Сначала реформатор начинает задумываться: а не слишком ли жирно он намазал реформами народную пайку. Он начинает оглядываться, спотыкаться, колебаться. Как Никита Сергеевич на встрече с творческой интеллигенцией. Мол, вы меня не так поняли, у Сталина были отдельные ошибки, но он великий человек, и «огульно чернить» мы его никому не позволим. Потом прибавляются такие шаги назад, которые стоят трех шагов вперед: Венгрия, 1956 г.; Новочеркасск, 1962 г.; Пекин, июнь 1989 г., площадь Тяньаньмэнь. Оливеры Твисты, увидев однажды котел с довольствием, просят еще каши. Их бьют по голове: иногда шумовкой, как Горби, а иногда и насмерть, как в Будапеште или в Китае. То, что Горби каждый раз сдавал назад, когда на гусеницы танков начинали наматываться человеческие внутренности или саперными лопатками рубили грузинских девушек, это делает ему честь. Такие коллизии у нас не кончились всеобщей гекатомбой. Тринадцать жизней в Вильнюсе и около двадцати в Тбилиси. Если по голове бьют только лопатками — это еще ничего. А вот когда стреляют из танков и пулеметов снарядами и пулями крупного калибра — здесь реформатор слишком быстро превращается в усмирителя.
И это Никита Сергеевич, распустивший сталинские лагеря, ввел для своих новых политзаключенных, настоящих инакомыслящих, новый жестокий порядок в новом мини-ГУЛАГе: одна посылка в год, максимум две, на строгом режиме, то есть пять килограммов продуктов (даже Сталин позволял получать посылки два раза в месяц).
Этот новый Хрущев лишился своих сторонников — настроенных на реформы шестидесятников. А вот недобитые им сталинисты и просто серые и тупые функционеры, которых он задергал своими новшествами, от выпуска в свет «Одного дня Ивана Денисовича» до совнархозов и кукурузы, вовсе не пришли в восторг от Будапешта и Новочеркасска. Наоборот, их комментарии были: «Вот до чего этот тип народ распустил».
Реакция Обломова
Реакционеры, как серые волки, бродят вокруг блудливого реформатора и ждут своего часа, чтобы наброситься и отомстить. И если реформатор лишается поддержки у «своих», то «чужие» бросаются всем скопом. На этой стезе нельзя останавливаться, нельзя поворачивать назад. Прошлое убьет слабое будущее, если будущее не окажется настолько жизнеспособным и агрессивным, чтобы это прошлое закопать. Как это сформулировал Зиновьев? «Все устаревшее и отжившее надо душить в зародыше». В этом есть сермяга.
Но ленивое и косное умом и сердцем население СССР искало для себя более спокойный, такой же ленивый и косный вариант. В принципе, застой и обломовщина — это почти синонимы. Видимо, Хрущев, переигравший Берию, совсем расслабился и отвык от нравов волчьей стаи, с которой он жил и с которой до поры до времени выл (до 1953 года). Троечники Брежнев и K° его взяли голыми руками. Впрочем, он извлек некий гешефт и из этого положения: объявил себя диссидентом (правда, тихо и постфактум), писал мемуары (правда, «крамолы» в них маловато), что-то зарывал, что-то КГБ конфисковывал. Когда этот самиздат прочитали, все были страшно удивлены: оказалось, что автор не только не Джилас, но даже и не Восленский.
А дальше — тишина. В прямом и переносном смысле. Все генсеки брежневской формации, — то есть эта сладкая парочка Брежнев и его престарелый аналог Черненко, — рассматривала свою работу как чистый источник наслаждений и бормотала партийные заклинания и программы, как жрец-атеист ради кормовых и жалованья произносит древние тексты, смысл которых был понятен только его покойным учителям.
Волноваться запрещается
Леонид Ильич был бонвиван, не дурак поесть и выпить. Словом, эпикуреец. Для его стола выращивали специальных коров: величиной с овечку, но очень широкая скотинка и брюхом землю гладит. И овощи и фрукты: все специально выращивали к генсековскому столу. Когда он был помоложе, то гонял по ночам на страстно любимых им иномарках. Охотился, облагодетельствовал своих земляков, нашел такого же жуира-зятя (Чурбанова) для своей Галины, которая не терпела нужды ни в чем, даже в царских драгоценностях. Генсек исходил из принципа: не трогай лихо, нехай спит тихо. Don't trouble trouble, until trouble troubles you. Именно так он относился к вверенной ему стране.
Проблемы накапливались, громоздились друг на друга, делались тупиковыми и неразрешимыми, но даже упоминать о них считалось в лучшем случае бестактностью (для своих, членов Политбюро и ЦК КПСС, которые за это вылетали из обоймы и высылались послами в Канаду, как покойный Александр Николаевич Яковлев), в худшем — вражеской вылазкой. Так был брошен в психиатрический застенок идейный коммунист Яхимович, председатель колхоза в Латвии, за попытку заставить центр разогнать (у них на месте, в латвийской глубинке) мздоимцев и профанов и за заявления, что он лично за дело Ленина готов отдать жизнь. И чуть не отдал! А экономист и писатель Лев Тимофеев получил шесть лет лагерей и три года ссылки за мирную книгу «Последняя надежда выжить». И речь там шла не о построении капитализма, а о НЭПе, о губчековском социализме с человеческим лицом. Речь шла об издыхающем сельском хозяйстве, и автор хотел только одного: чтобы у любимой страны сохранилась какая-то еда. Волноваться, тревожиться, испытывать гражданскую скорбь было запрещено.
А поскольку легальные заработки были невозможны из-за уравниловки, то все ушло в тень: одни тайком «бомбили» (ученые, кстати) на личных «жигулях», другие (интеллигенция опять-таки) тайком ишачили в стройотрядах или мыли лестницы. Не умевшие заработать тащили что ни попадя, потому что только бартер, натуральный обмен и мелкие хищения могли обеспечить выживание homo soveticus. Власть была если не гуманна, то хотя бы безразлична. Если не включалось неожиданное: чехи, возжаждавшие свободы; диссиденты; Альбер Камю, вдруг решивший разоблачать СССР; Афганистан, не сдавшийся за десять лет; Рональд Рейган, предъявивший негласный ультиматум Империи зла. А так — реле щелкало, программа работала. Работа шла вхолостую, на пустых станках шили виртуальное платье Голого короля. Советский Союз упивался своим якобы элегантным и богатым одеянием, будучи при этом совершенно голым. Но про то, что он голый, не принято было говорить. Говорили об этом только диссиденты, которых можно было условно приравнять к невинному ребенку из сказки Андерсена. А партийные мошенники, положившие в карман приличные пайки и хорошие деньги, расхваливали несуществующее могущество рассыпающейся страны.
К сожалению, в этом портняжном цеху работали подмастерьями многие неглупые и, казалось бы, честные люди. Многие интеллигенты служили советниками и референтами при ЦК КПСС. Вот и Бовин, например. Умница, весельчак, западник. Их ответственность очень велика. Когда Добро работает на Зло за паек, за отгулы в соцстранах (а иногда и в кап!) и за право посещения «Березок» (были такие магазины вроде торгсинов 20–30-х годов, где иностранцы за валюту могли купить все дефицитное, а в дефиците было все, от книг до туалетной бумаги), становится очень страшно. Душа идет за бесценок.
«Это личная заслуга Леонида Ильича»
Брежнев был по-своему добродушен, многого не требовал: чтоб орденов на нем было, как на елке, да чтобы переводили и изучали «Малую землю», написанную ему кем-то из интеллигентов-придурков («придурками» называли привилегированных заключенных в ГУЛАГе, которые делали «чистую работу»). И, конечно, хотел, чтоб уважали: «Лично дорогой товарищ Леонид Ильич». Добродушные пенсионеры доживали свой век в Кремле, а за ними ездили реанимобили.
Черненко здесь эталон. Назначили, можно сказать, на пороге палаты интенсивной терапии. И ничего, сошло. Потусторонняя жизнь продолжалась. Работать тоже не заставляли. А как заставишь, когда нельзя увольнять? Черта с два ведь уволишь: надо перевоспитывать. Поэтому работяги пили и играли в карты, интеллигенция читала книги и играла в шахматы, женщины сразу шли в очереди за продуктами. Производство не страдало: производимая продукция все равно никому не была нужна. Кроме тюменской нефти, конечно. С нее и жили, и снабжали продуктами (вожделенной колбасой) Москву, и Союз ездил за ней в командировки. Горстка будущих кооператоров, бизнесменов и даже олигархов бодро калымила, зарабатывая себе на кооператив, дачу, мебель и питание с рынка.
