Горизонты и лабиринты моей жизни - Месяцев Николай Николаевич (читать книги онлайн полностью .txt) 📗
…Время не шло, а мчалось, с утра до позднего вечера, зачастую без выходных дней. В 1969 году минуло пять лет моей работы на посту председателя Комитета по телевидению и радиовещанию. Они принесли мне в конечном счете ощущение радости от своей нужности людям, я это чувствовал. Я полюбил и радио, и телевидение. Сроднился с их коллективами.
Чувствовал я и другое.
Глава XIV
СТАРЕЮЩИЕ ВОЖДИ
Где-то с середины 1969 года я стал замечать, что над моей головой сгущаются тучи, — того и гляди засверкает молния и грянет гром. Я понимал причины изменения «погоды». Они исходили «сверху» от делающих «большую» политику при активном пособничестве подпевал из кругов пониже, но кусающих более зло, даже с остервенением, дабы наверху подороже оценивали карьерное раболепие.
Мой демократизм, проявляющийся не только в отношениях с коллегами, независимость оценок и суждений по поводу положения дел в партии, в государстве и в обществе, а главное — нетерпимость к созданию нового культа личности — Брежнева — не остались незамеченными, да я их особенно и не скрывал.
На заседаниях коллегии Комитета, летучках, научных конференциях, в выступлениях на партийных, профсоюзных и комсомольских собраниях я постоянно проводил мысль о свободе творчества в рамках социалистической идеологии. Я не уставал внедрять в сознание своих товарищей, и в стенах Комитета и вне их, мысль о том, что радио и телевидение — это «не придворные слуги» у кого-то или при ком-то, а глас народа, выразитель его дум и чаяний и вместе с тем его просветитель. Не раз и не два мне приходилось поправлять тех, кто склонялся, сознательно или в силу привычки, к преувеличениям в показе и восхвалениям в рассказе об одной личности или об узкой группе лиц, будь то репортаж с крупного общественного мероприятия или повседневная информационная передача.
В ходе трансляций, например демонстраций с Красной площади или с торжественных заседаний, приходилось вмешиваться, чтобы телевизионный оператор и режиссер не держали на экране подолгу фигуру Генсека и ближайшего его окружения, а давали широкую панораму народного шествия или собравшихся на форум рабочих и ученых, крестьян и учащихся. О моем вмешательстве, конечно, становилось известно в «верхах», и оно вызывало соответствующую негативную реакцию. Но поступать иначе я не мог.
Демократизм телевидения и радио, по моему глубокому убеждению, состоит в служении человеку труда, раскрытии его нравственной красоты, устремленности к возвышенной, благородной цели, в том, чтобы быть с ним — человеком — в постоянной взаимосвязи, а через него со всем народом — его социальными слоями, этносами, поколениями.
Критическое отношение ко мне нарастало. Я не только стал чувствовать его в своей будничной работе, но это стало проявляться в действиях по отношению ко мне Брежнева, Суслова, Кириленко и их приспешников — и прежде всего А. Яковлева. Да-да, того самого Яковлева, который слепил себе лик «архитектора перестройки», «демократа» и поучает с разного рода трибун нормам нравственности. Жаль, что обстоятельства складываются таким образом, что не представляется возможным сказать ему в глаза, что хотелось бы сказать, дабы люди узнали «кто есть кто».
«Who is who», как говорят его новые господа. А прежние его хозяева, и в первую очередь Суслов, привечали Александра Николаевича за холуйство. Стыдно было смотреть и слушать, как Яковлев даже в разговорах по телефону с кем-либо из этих лиц прямо-таки лез из кожи вон от подобострастия. Он, Яковлев, не может не помнить, как я говорил ему после одного его разговора с Кириленко, свидетелем которого я стал: «Что ты заискиваешь перед ним до потери чувства собственного достоинства? Перед кем?!»
Но Яковлеву тогда нужно было продвижение по карьерной лестнице. Он с завистью, до неприличия, всякий раз при встрече косился на мой депутатский значок…
Однако могут сказать, это все слова. Теперь хотя бы пару к тому фактов.
Однажды, где-то в середине 1969 года, в эфир по учебной программе прошел сюжет о том, как кинорежиссер Марк Донской репетирует с актером, исполняющим роль Владимира Ильича Ленина — находящимся в гриме образа, — очередные кадры будущего фильма. Донской в ходе работы объясняет актеру, что и как делать, где входить в кадр и когда выходить, обнимает актера за плечи и так далее. Яковлев от имени Отдела пропаганды и агитации внес в Секретариат ЦК КПСС записку о том, что показанный по ЦТ сюжет является грубой политической ошибкой, ибо его содержание принижает Ленина, низводит его до ученика, который выслушивает разного рода поучения. К записке прилагался проект постановления, где давалась политическая квалификация сюжета и предлагалось объявить выговор мне и моему заму Георгию Иванову.
Вел заседание Секретариата Суслов. И никто против галиматьи, содержащейся в записке Яковлева, не выступил. Наши с Георгием Ивановым категорические возражения во внимание приняты не были. Из атмосферы, которая сложилась в Секретариате ЦК вокруг меня, я понял, что меня начинают «раскачивать», вышибать из-под ног почву.
Второй факт. Примерно тогда же под руководством Яковлева и при поддержке Суслова, а может, по его пожеланию была затеяна проверка работы Комитета по подбору, расстановке и воспитанию кадров. Сформировали бригаду проверяющих — около восьмидесяти человек. И все это в тот период, когда шла сдача в эксплуатацию Общесоюзного телецентра, его освоение, открытие новых программ и передач… Проверяли долго. Копали глубоко. Подготовили справку по итогам проверки. Меня с ней ознакомили — читал в агитпропе ЦК, с собой не дали. В справке практически охаивалась вся работа коллегии Комитета, партийной, профсоюзной и комсомольской организаций по подбору, расстановке и воспитанию кадров.
Ознакомившись с этим пасквилем, я позвонил Суслову и сказал, что в записке Отдела пропаганды факты подобраны тенденциозно, а содержащиеся оценки грубо искажают положение вещей в работе с кадрами и могут противопоставить Центральный комитет КПСС многотысячному коллективу работников телевидения и радио. Как коммунист, кандидат в члены ЦК партии, говорил я Суслову, приму все меры к тому, чтобы этого не случилось. Мне дорог авторитет Центрального комитета, также дорога и та напряженная работа, которая ведется здоровым и дружным многонациональным коллективом радио и телевидения. После этого разговора история с проверкой была закончена, оставила она, наверное, лишь след в головах ее организаторов и вдохновителей.
Уколы в мой адрес на этом, конечно, не закончились. Я продолжал работать как ни в чем не бывало, делая вид, что не замечаю происходящего вокруг меня. Силы придавало отношение ко мне коллектива сотрудников телевидения и радио, удовлетворение от свершаемых в массовом вещании новых дел. Однако меня хотя и изредка, но стали посещать думы об отходе от активной работы в государственных и общественных организациях, а в 60-х — начале 70-х годов я вел большую общественную работу: был избран секретарем Союза журналистов СССР, членом Президиума профсоюза работников культуры, членом Президиума Союза советских обществ дружбы с зарубежными странами, членом Комитета по Ленинским и Государственным премиям, заместителем председателя общества СССР — Куба.
Эти думы порой разрывали меня на части, я подолгу не мог справиться с ними, прийти в норму. Мне было до боли обидно, что в угоду личным амбициям стоящих на самых верхних этажах власти во мне стремятся заглушить искреннее желание служить людям, из меня высасывают душевные силы, иссушают мой разум. Но воля, закаленная в различных жизненных передрягах, и прежде всего фронтовая закалка, удерживала меня от крайностей. Воля питалась надеждами на то, что мое поколение не может уйти со сцены истории страны, не оставив своего благородного следа. И я, как один из его представителей, оказавшийся волею судьбы на видном месте в общественно-государственной практике, не мог уйти без борьбы, не имел нравственного права на такой уход. По ночам, раздумывая над происходящим вокруг меня и моих сверстников, я для самого себя добровольную сдачу позиций расценил как предательство своего поколения.
