Падение Берлина, 1945 - Бивор Энтони (книги онлайн бесплатно серия .TXT) 📗
Видя, что русские солдаты заняты другими жертвами, фрау Петерсон приняла отчаянное решение. Она прошептала трем молодым женщинам, сидевшим под столом: "Они еще вернутся", - и повела их за собой. Фрау Петерсон отвела их на самый верх, в свою собственную комнату на полуразрушенном последнем этаже дома. Всю ночь Герда провела на балконе, решив про себя, что обязательно спрыгнет с него, если здесь появятся русские солдаты. Но самой большой проблемой для нее было предотвратить плач маленькой дочери своей сестры. Совершенно случайно Герда вспомнила о солодовых таблетках из рациона люфтваффе, и, как только девочка была близка к тому, чтобы разрыдаться, женщины клали ей в рот очередную таблетку. Лицо ребенка вскоре покрылось коричневыми пятнами, но все же такая тактика оправдала себя.
Следующее утро принесло некоторое облегчение. Часть советских солдат отсыпалась после вчерашнего дебоша, другая - ушла в бой. Это дало возможность женщинам возвратиться в свои апартаменты. Там они обнаружили мятые кровати, на которых ночью развлекались солдаты, а также военную форму брата Герды, лежащую на полу. Очевидно, что она также служила в качестве постели.
Герда подошла к Кармен, чтобы сказать ей несколько сочувственных слов, а также поинтересоваться, почему она так настойчиво выкрикивала ее имя. В этот момент Кармен подняла глаза на Герду и внимательно посмотрела на нее. Та увидела, что они полны ненависти. В следующую секунду все прояснилось. "Почему это была я, а не ты?" - произнесла Кармен. Вот что послужило причиной этих криков. Две женщины больше никогда не разговаривали друг с другом.
Несмотря на то что подобного рода поведение стало широко распространенным среди советских солдат, реальность никогда невозможно было предсказать. Обитатели другого берлинского дома также дрожали от страха, когда после боя к ним в подвал спустился красноармеец, вооруженный автоматом. Однако, подойдя к немцам, он лишь радостно приветствовал их возгласом: "Сегодня на нашей улице праздник!"{737} - и сразу же удалился, даже не отобрав наручных часов. Но следующая волна военнослужащих оказалась более агрессивной. Солдаты схватили Клауса Бёзелера, четырнадцатилетнего юношу, рост которого был выше шести футов. Глядя на белобрысого парня, один из русских военнослужащих прокричал: "Ты - СС!" Этот крик не был вопросом, а именно утверждением. Советские солдаты, казалось, уже решили расстрелять бедного юношу, но за него вступились соседи. Они сумели знаками убедить красноармейцев, что Клаус еще ребенок школьного возраста.
Обладая высоким ростом, Бёзелер, естественно, постоянно ощущал чувство голода. Он не испытывал отвращения, отрезая кусок мяса от лошади, убитой разрывом снаряда. Дома его мать обильно полила эту добычу уксусом и положила в кастрюлю. Советских солдат очень удивило, с какой скоростью берлинцы, которые не были "ни кулаками, ни помещиками"{738}, разделали эту лошадь до костей. Зная о том, что русские любят детей, Клаус взял с собой на улицу трехлетнюю сестру. Вместе они подошли к костру, у которого сидели советские солдаты. Те дали им буханку хлеба, а затем добавили к ней еще и кусок масла. На следующий день их накормили супом. Однако вскоре Клаус услышал, что в соседнем квартале произошли случаи жестокого изнасилования, поэтому он решил на целых три дня спрятать свою мать в угольном подвале.
Немецкие стандарты чистоты и гигиены рушились буквально на глазах. Одежда и кожа граждан быстро покрывалась пылью от штукатурки и битого кирпича. О том, чтобы использовать воду для помывки и гигиены тела, уже никто не думал. Предусмотрительные берлинцы заранее кипятили чистую воду и сливали ее в нержавеющие канистры. Они прекрасно знали, что в ближайшее время питьевая вода станет для них на вес золота.
Всего несколько оставшихся в Берлине госпиталей были настолько переполнены, что большинство новых раненых приходилось отправлять обратно. Ситуация в госпиталях вскоре достигла критической отметки, поскольку в них не хватало обслуживающего персонала. Еще в период, когда город подвергался только налетам авиации, санитары каждый раз эвакуировали пациентов в убежище, заслышав сигнал воздушной тревоги. Но теперь, когда Берлин находился под постоянным обстрелом артиллерии, эти телодвижения потеряли всякий смысл. Добровольная помощница, пришедшая в госпиталь, обнаружила в нем хаос и "восковые лица, обмотанные кровавыми бинтами"{739}. Один из французских хирургов, лечивший своих военнопленных сограждан, рассказывал, в каких условиях им приходилось работать. Операции проходили в подвале на деревянном столе, "почти без применения обеззараживающих препаратов. Инструменты едва успевали прокипятить до того, как приносили следующего несчастного. У врачей не было воды, чтобы смыть кровь со своих халатов, а электрическое освещение зависело от динамика, прикрепленного к колесу велосипеда"{740}.
Поскольку раненым немецким солдатам фактически было невозможно получить помощь в оставшихся госпиталях, то многие из них стремились добраться до подвалов собственных домов. Там о них могли позаботиться матери или жены. Однако это являлось довольно рискованным шагом, поскольку реакция русских на присутствие в убежище хотя бы одного германского военнослужащего была непредсказуема. Нередко они воспринимали такой подвал за очередную огневую точку противника. Чтобы избежать подобной реакции советских солдат, женщины обычно снимали с раненых военную форму, сжигали ее и переодевали их в гражданское платье. Еще одна опасность проистекала от фольксштурмовцев, которые перед самым появлением советских войск бросали свое оружие и разбегались по домам{741}. Если жильцы находили какую-нибудь винтовку, то немедленно выбрасывали ее подальше на улицу. Ходили слухи, что русские расстреливают всех обитателей дома, если в нем находилось оружие.
Водяная колонка у церковного прихода была основным местом обмена последними новостями. Официальной информации уже никто не доверял. "Панцербэр" ( "Бронированный медведь"), листок с новостями, получивший свое название в честь косолапого лесного зверя - символа Берлина, - утверждал, что некоторые германские города, такие, как, например, Ораниенбург, уже освобождены от русских. Активность министерства пропаганды "третьего рейха", или "Проми", как его еще называли берлинцы, свелась теперь к изданию небольших листовок, так как практически все радиостанции были уже в руках противника. "Берлинцы! - говорилось в одной из листовок. - Держитесь. Армия Венка идет вам на помощь. Потерпите еще несколько дней, и Берлин снова будет свободным"{742}. Однако горожане уже не обращали внимания на эти слова. Тяжело было поверить в то, что всего одна армия способна прорваться к городу, который осадили несколько вражеских армий. Тем не менее многие берлинцы еще питали иллюзии, что им на выручку могут подоспеть американцы, хотя оснований для таких надежд абсолютно не имелось - город плотно блокировали советские войска.
В один из редких моментов затишья в полосе наступления 2-й гвардейской танковой армии в районе Зименсштадта полковник Себелев решил написать письмо родным. Он находился вместе с товарищами на пятом этаже только что захваченного здания. Вокруг бегали связные, которые приносили донесения и вновь исчезали с очередным приказом. Советские войска двигались к центру германской столицы, и кругом гремели залпы орудий и стелился дым. Солдаты осторожно перебегали от одного дома к другому. Себелев отмечал, что немцы стреляли по советским танкам из окон и дверей зданий, но танкисты генерала Богданова выбрали умелую тактику. Они двигались не по центру улицы, а по тротуарам. И пока одни танки стреляли по домам на правой стороне улицы, другие - уничтожали противника на ее левой стороне. В результате немцы бросали все и убегали из зданий. Во дворах уже можно было видеть, как советские бойцы раздают продукты голодающим берлинцам. Горожане выглядели очень измученными. По мнению Себелева, Берлин не казался красивым городом. Его узкие улицы перегораживали баррикады, кругом стояли разбитые машины и трамваи. Дома казались брошенными, поскольку все население пряталось по подвалам. Себелев был рад, что на его родине уже началась посевная кампания. Он мечтал поскорее увидеть родную картошку, помидоры, огурцы, все, что ему было так знакомо и привычно{743}.
