Смерть, любовь и мужчины Елены Майоровой - Радько Наталья Ефимовна (читать книги бесплатно полностью .txt, .fb2) 📗
Мне так жаль, что этих слов не прочитал Сергей Шерстюк. Он так любил, когда ее ценили, хвалили, когда ею восхищались. Он считал ее гениальной.
(УКРАДЕННАЯ КНИГА)
10 декабря 1997 года.
«От тех, кто тебя любил, мало кто остается. Александр Сергеевич Орлов на выставке мне сказал: «Боже, как мы осиротели!» (Орлов — режиссер фильма «На ножах» по Лескову. — Н.Р.) — И испугался того, что сказал. — «Нет, Сергей, я не то сказал, я ничего вразумительного сказать не могу»… Ты театральная актриса, мхатовская, а из всего театрального мира помнят и любят тебя Табаков, Фокин, ну еще Женя Миронов, ну еще кто-то, испуганный и спрятавшийся… Во МХАТе, ты ведь сама знаешь, кому подножку ставят, — споткнувшемуся, потому и на сцене такое нечеловеческое, как будто только вчера Ницше прочитали… Какая-то душевная небрежность и именно по системе Станиславского. Вспоминаю кадры с самим Константином Сергеевичем, особенно, как он репетировал с какой-то актрисой (забыл, с какой (и учил вранью (38-й год) — и никакой трагедии: просто врун учит вранью бедную женщину».
10 декабря.
«Да, вспомнил, Орлов сказал, что ты сейчас с Лесковым».
3 января 1997 года.
«…Пришел Юрка Мочалов, мы пообедали, а чай пошли пить в нашу комнату. Я пощелкал дистанционным управлением, а по телику… ну это все, все эти персонажи. Я говорю: «Юрка, знаешь, я не могу сейчас смотреть на всех наших актрис, даже на тех, что раньше казались бы вроде бы ничего. Все вдруг стало видно, всю подноготную: и про три рубля, и про гнусь изнутри, а если не гнусь, то пустоту и дурной вкус, а что еще хуже, видно, как день ото дня бездарнеют». «Да, с женщинами — актрисами, — сказал Юрка, — у нас все хуже и хуже. Мужики еще есть, а женщин совсем нет. Эх, Ленка, как ты нас всех подвела! Такой, как ты, эх, — он вздохнул — нет». «Ленка была последняя актриса», — сказал я. Вот так мы поговорили».
Роковая женщина, роковая актриса. Что тут еще добавишь.
ГЛАВА 5
Из Америки привезли во МХАТ экземпляр пьесы Исаака Башевица Зингера «Тойбеле и ее демон». Режиссер Вячеслав Долгачев был потрясен. Прочитав текст вечером, он утром проснулся от слова «Тойбеле» и сразу подумал о Лене Майоровой. Во время читки пьесы в театре утирал слезы Иннокентий Смоктуновский. Ему потом предложат маленькую, трогательную роль ребе, и он согласится. Смоктуновский вскоре умер, и роль ребе стал репетировать Вячеслав Невинный. А тогда, после читки, актеры аплодировали автору, а к Долгачеву подошла Елена Майорова. «Я вижу, что вы нашли для меня роль», — сказала она. Она знала свои возможности. Я перелистываю эту пьесу, представляю себе в роли Тойбеле разных актрис, всех актрис, но ничего не получается. Да, после смерти Майоровой отличная актриса Оксана Мысина отлично сыграла эту роль. Но так прочувствовать невероятное положение женщины, которую полностью подчинил себе обычный мужчина с помощью простого обмана, элементарной выдумки, могла только Майорова. Богатое воображение не только освещало ее ум, рождало эмоциональные озарения, — каждый нерв ее тела подчинялся страсти, нарисованной на песке. Не было на свете более прекрасной пленницы, чем Тойбеле — Майорова. Жила себе красивая молодая еврейка, муж которой испарился в неизвестном направлении. Убивала время, как могла. А тем временем влюбленный в нее бедный учитель Алханон придумал, как ею овладеть. Он пришел ночью, лег в ее постель и сказал, что он — демон. Что он — искуситель, перед которым никто и никогда не мог устоять. Она поверила со всей своей простотой и жаждой чего-то подобного. Такая безумная вера, от которой плоть зажглась адским огнем. Этот спектакль состоит из разговоров и постельных сцен. Лена в ночной рубашке тает в объятьях человека, который днем ей кажется попросту противным. Она на него ночью насмотреться не может. Она во власти фантазии: ее любит демон. Она готова к страшной расплате: «Душа моя будет гореть в вечном пламени». Там, собственно, больше ничего и не происходило. Только «демон» велел Тойбеле выйти замуж за учителя Алханона. И она послушается, и ляжет в постель с нелюбимым, и будет ей плохо, и душа начнет раздираться от тоски, и она научится думать, что ее обычный муж — это демон. Днем видела, что это не так, и жизнь казалась ей постылой. А потом этот обычный муж чуть усложнит условия игры, опять введет демона. И Тойбеле поймет, что адское пламя — не такая уж дорогая плата. Ибо «сильна, как смерть, любовь». Но нежная душа не выдержит греха. Она умрет и в спектакле, эта странная Тойбеле — Майорова. «Смерти нет, Тойбеле. Есть только вечная любовь». Почему никому не пришло в голову снять по этой пьесе фильм с Майоровой? Настоящий фильм, с умом, с тоскливой и страстной еврейской мелодией, с этой трагедией в финале. С крупными планами потрясающей актрисы славянской внешности, которая проживает свою короткую еврейскую жизнь так, как будто именно после смерти ее ждет главная встреча.
Когда она появится в гробу, загримированная и одетая для последнего прощания, у всех перехватит дыхание. Это не Тойбеле, это Лена Майорова готова к перелету на совсем другую сцену. Ее лицо, обгоревшее меньше, чем тело, закрыто полупрозрачной белой вуалью, на голове — черный платок. Камера фиксирует чьи-то дрожащие губы, сжатые в ужасе руки, отсутствие главного режиссера. Еще нет слез, слишком страшно, но любопытные взгляды, конечно, есть: это же театр. Потом начались скомканные, неровные речи. Олег Табаков винит себя за то, что не смог уберечь, защитить. «Боль, которая была внутри, вырвалась вот таким образом». Интересно, он действительно в тот момент так думал: что мог уберечь, защитить? Знал, от чего? Как? Слово дали зрительнице, которая говорит: «Я совершенно уверена в том, что ее кто-то незаслуженно обидел. Товарищи актеры, будьте людьми!» Во время отпевания в храме у Никитских ворот снимали только вход. Туда выходил Шерстюк, стесняясь и пряча от камеры свое невероятное несчастье. Он пытается улыбаться и вряд ли чувствует, что его в это время обнимает Пьянкова. На Троекуровском кладбище — участок на двоих. Мама Лены поднимает вуаль с лица своей девочки. Запоминает, гладит лоб под черным платком. Сергей трогает ногу Лены под покрывалом. Он думал, эта женщина подарена ему судьбой навсегда. Собственно, так и получилось.
(УКРАДЕННАЯ КНИГА)
8 марта.
До 8 июня 1985 года я считал себя неудачником… Первую любовь не сберег. Семью не сохранил. Детская Есамала оказалась нежизнеспособна. Гиперреализм иссяк, группа развалилась сама собой. Мне было тридцать три года и в кармане ни копейки. И самое главное: я понял, что писатель я никчемный. Во-первых, не владею словом, во-вторых, не в ладах с сюжетом — сегодня он есть, завтра он — каша. Писать было ни к чему. Друзья от меня потихоньку расходились. Я жил в мастерской один. Иногда заходил Чеховской. Было так одиноко, что мы бросили пить. Ходили обедать в «Метрополь», и официант Саша наливал нам в графины минеральную воду. Нам ничего не светило, кроме как свалить из страны. Думали: вот свалим и обездолим родину к чертовой матери. Мы всячески скрывали друг от друга, что мы неудачники, потому изображали последних стиляг. Чуча говорил: «Мы — шики». Шики — от слова шикарные… Через несколько дней, когда я врисовал в «Аркадию» красный самолет красной акриловой краской, а потом стирал его с масляной поверхности ацетоном до головокружения и тошноты, я сказал себе: «Шерстюк, если ты не можешь нарисовать самолет в небе, иди подыши свежим воздухом». На Тверском бульваре я увидел МХАТ, вспомнил, что на улице Станиславского поселилась Валька Якунина, и решил: если увижу, что у нее горит свет, зайду пить чай. Свет горел, я постучал в дверь, она была не закрыта, вошел, сказал «здрасьте» и увидел Лену.
Я влюбился с первого взгляда. Лена влюбилась с первого взгляда. Она говорила, что не любит меня, но оставляла ночевать на полу. Она выгоняла меня, но я приходил опять и опять. Иногда, выгнав, бежала за мной по улице босая, а бывало, я уходил в мастерскую, пытался рисовать, но мыл чашечки, дожидаясь ее. Как-то она пришла через сутки, и мы плакали в коридоре. В августе она отправила меня в Крым, а сама уехала на Сахалин в долгий академический отпуск. Она гадала, увидимся мы или не увидимся, когда в первых числах октября распаковывала чемодан у себя в комнате, — дверь была приоткрыта, я постучал и вошел.
