Книга воспоминаний - Абрамович Исай Львович (электронные книги без регистрации TXT) 📗

Исай Львович Абрамович

Книга воспоминаний

1. Детские годы

Мой отец, Лейб Абрамович, родился в 1845 году, в Херсонской губернии, Николаевском уезде, в местечке Павливка.

Его отец, мой дед, имел фамилию Иммельфарб. Но отец и его младший брат Нафталия не захотели служить в царской армии и, когда приблизился срок их призыва, подделали свои паспорта: изменили в них фамилию и год рождения. Так за моим отцом утвердилась фамилия Абрамович, а за дядей — Герц. Суд приговорил их за это на вечное поселение в Иркутскую губернию, в село Пашенное Верхоленского уезда. По прошествии какого-то времени он как портной-ремесленник получил, однако, право на жительство в Иркутске, куда и переехал с семьей.

Другой мой дед, отец матери — Ханы Абрамовны — был гомельским купцом. Как старший сын и наследник отца, не пожелавшего делить капитал, он должен был унаследовать все состояние. Братья, недовольные этим решением, обвинили его в каких-то нарушениях закона — и суд приговорил его к ссылке на вечное поселение в то же сибирское село, куда был сослан мой отец. Маме тогда было восемь лет. А когда ей исполнилось пятнадцать, ее выдали замуж за моего, тогда уже сорокалетнего отца. По ее рассказам, она была тогда еще совсем ребенком, в куклы играла. А отец выдал ее замуж за пожилого ревнивого человека крутого нрава, который часто бил ее. Прожила она с ним двадцать лет. Умер он от скоротечной чахотки, нажитой от 12-15-часовой ежедневной работы.

Мать осталась вдовой с четырьмя сыновьями. Старшему, Давиду, было тогда пятнадцать лет, Григорию — десять, Натану — семь и мне — пять. Собственно, детей за двадцать лет своего брака мать родила четырнадцать — тринадцать сыновей и одну дочь, но многие из них либо родились мертвыми, либо умирали от болезней. Скарлатиной, например, одновременно болело нас шесть братьев. Четверо умерли.

Я родился в 1900 году, 1 апреля по старому стилю. Мать полезла в подпол за продуктами, споткнулась, упала, и у нее начались преждевременные роды. Она послала старшего сына Давида сообщить об этом отцу, который работал в портняжной мастерской Шнайдера. Мальчик пробежал, запыхавшись, километра полтора от нашего дома до мастерской и попросил одного из подмастерьев передать отцу, что у матери начались роды. Зная, что по расчетам рожать ей еще рано, отец сначала не поверил, считая, что это — первоапрельская шутка.

Но это была не шутка, сын у него действительно родился и доставил много хлопот своей матери. Недоношенного, болезненного, меня держали в вате, главным образом на русской печи. Ухаживали за мной мать и единственная моя сестра Сара, старшая из детей, которой в ту пору было пятнадцать лет. Спала она около печи на полу, но молодой сон крепок, и как-то отец проснулся от моего крика раньше, чем Сара, и разбудил ее ударом ноги в живот. Удар был настолько силен, что сестра вскоре умерла. Так я стал невольным виновником гибели своей единственной сестры. Мать любила ее больше всех, и она единственная из детей помогала матери.

Отец был необузданно вспыльчив, и даже гибель сестры не могла укротить его. Я сам не помню, но мне рассказывали, какой погром учинил он однажды на нашей улице.

На этой улице Подгорной были расположены все публичные дома города Иркутска. Это очень беспокоило моего отца, у которого росли сыновья. А проститутки любили зазывать к себе маленьких детей, играть с ними, угощать их сластями: видно, им хотелось излить на них нерастраченную материнскую нежность. И вот однажды отец нашел пятилетнего Гришу мирно заснувшим в публичном доме. Взбесившись, отец, вытащив сына, стал бросать в окна публичного дома кирпичи и громогласно, на всю улицу, ругаться на еврейском и русском языках.

Мне было пять лет, когда умер отец. 1905 год запомнился мне двумя событиями, причем оба были связаны с похоронами. Должен признаться, что не столько смерть отца врезалась в детскую память, сколько тот факт, что мой дядя Нафтул, не желая брать на кладбище двух малышей, подарил мне и моему брату Натану по серебряному рублю, чтобы мы не рвались на кладбище.

Мы, маленькие, мало понимали в семейных взаимоотношениях. Но и старший мой брат Давид, которому уже исполнилось пятнадцать лет, проявил полное равнодушие к смерти отца. Слишком часто он не только испытывал на себе тяжелую руку отца, но и был свидетелем того, как тот избивал мать. Однажды, когда отец, придя с работы усталый, в присутствии Давида ударил мать, сын вступился за нее. Тогда отец выгнал Давида в нижнем белье в сени (дело было сибирской зимой) и запер дверь. Мать плакала, несколько раз делала попытки открыть дверь и впустить Давида, но отец был неумолим. Только когда он заснул, матери удалось тайком впустить сына в квартиру. После этого Давид заболел воспалением легких.

Второе яркое воспоминание о 1905 годе — впечатление о демонстрации по поводу похорон братьев Винер.

Братья Винер, члены партии социалистов-революционеров, стали во главе дружины еврейской самообороны от готовившегося погрома. В дружину входили не только евреи, но и русская революционная молодежь. О подготовке погрома узнали от нескольких еврейских богачей-золотопромышленников, имевших личные связи с власть имущими, предупредившими своих друзей. Золотопромышленники выделили некоторые средства на приобретение оружия, а Винеры сформировали организацию самообороны и обучили членов дружины стрелять из пистолетов.

Когда толпа погромщиков, вооруженных пистолетами, топорами и ломами, двинулась к домам, где жили евреи, их встретил вооруженный отряд дружинников. Завязался бой — и на каждого убитого дружинника пришлось несколько убитых погромщиков. Увидев такой поворот дела, городские власти прислали полицию, которая прекратила столкновение.

Во время этого боя и погибли оба брата Винеры, похороны которых вылились в многолюдную демонстрацию. Мы, мальчишки, конечно, бежали за демонстрацией, и мне на всю жизнь запомнилось: множество людей, идущих мерным шагом по мостовой, красные знамена над ними и пение незнакомых песен. Это были революционные песни: в демонстрации приняли участие все революционные партии.

…Матери было тяжело справляться с четырьмя сыновьями. К тому же старший, Давид, и следующий за ним одиннадцатилетний Гриша явно не ладили между собой. Строптивый Гриша не хотел учиться, часто убегал в публичные дома, куда проститутки приманивали его подарками и сладостями. Мать страшно боялась, что он свихнется. Давид часто колотил его, но это только озлобляло мальчика. Однажды, забравшись на крышу, он дождался, пока Давид вернулся домой, стал бросать в него кирпичами и ранил его в плечо.

Мать не знала что делать. По совету дяди Нафтула она написала младшим братьям отца, жившим в местечке Павливка, и попросила их взять на воспитание Гришу. Вскоре пришел ответ с согласием. Грише купили железнодорожный билет, нашли попутчика, и мама поехала с ним на вокзал. И тут ей стало жаль сына, и она предложила ему вернуться домой.

Черт с ним, с билетом и с деньгами, — сказала она, махнув рукой.

Но Гриша, гордый тем, что едет так далеко один, в новую, неизвестную жизнь, отказался выйти из вагона.

Из событий моего детства мне хорошо запомнилось мое с Натаном участие в подпольной работе, а также обыск и арест Давида на нашей квартире. Мне было тогда 8, а Натану — 10 лет. Мы жили на Арсенальской улице, рядом с каланчой. Я учился в начальной школе. Давид, которому тогда было уже 18 лет, состоял в социал-демократической партии и участвовал в подпольной работе. Для расклейки листовок он использовал меня с Натаном. Вечерами он, тайком от матери, брал меня и Натана и уводил нас в темные улицы города, где жила иркутская беднота. Мы брали с собой банку клея, кисть и 50–60 листовок. Один из нас нес банку, кисть и клей, другой — листовки. Первый быстро обмакивал кисть в клей намазывал его на забор или стену, второй пришлепывал на клей листовку и проводил по ней тряпкой. Сзади шел Давид и всматривался, не идет ли кто навстречу или обгоняет нас: тогда он давал условленный сигнал, и мы прятали все наше оборудование.