Собрание сочинений. Том 1. Рассказы и сказки - Бианки Виталий Валентинович (книги бесплатно полные версии txt) 📗
Добежал до угла.
— Вылазь! — кричит в дыру под сараем. — Вылазь, Санька, вижу!
Сам, конечно, ничего не видит, потому что под сараем яма, а в яме темно. Да ведь чьи-то ноги под сарай лезли? Лезли. Чьи же, как не Санькины? Девчонки уже все «дома».
А тут сам Санька выскакивает в стороне из канавки — и бегом к палочке-выручалочке.
Надо бы и Ване скорей к ней, — чтобы первому постучать, — да он растерялся.
Как же так: ведь Санька под сараем сидит!
И Ваня ещё раз крикнул в дыру:
— Вылазь, Санька! Всё равно — вылазь!
Девчонки так со смеху и покатились.
А Саня уж у палочки — стук, стук стук! — и кричит:
— Вот он — я! Води-ка в другой раз.
Тут Ваня опомнился.
А от угла не идёт.
— Ребята, — говорит, — тут что-то не так. Тут с нами ещё кто-то в хоронушки играет. Вот сюда залез, — я своими глазами видел.
Ребятишки к нему.
Он стоит белый, как берёза, глаза большие, и шепчет:
— Вот тут, вот тут сидит… Я ноги видел. Лезет — ногами брыкается.
Ребятишкам стало не по себе.
Сумерки гуще. Лес рукой подать — и стоит тёмный, страшный. В лесу — волки, медведи и — как знать? — кто ещё.
Неизвестно, кто под сарай забрался. Сидит там…
Санька — боевой парнишка — как крикнет толстым голосом:
— Кто там в яме? Объявись!
А под сараем как шебуршнёт!..
Таня, Паня, Маня как взвизгнут, как припустят бежать!
Хорошо — на меня набежали: как раз я из лесу шёл — с охоты. Еле их остановил.
Рассказали мне, как всё было.
Вижу — дело серьёзное. Пошёл к сараю. Девчонки за мной — издали.
Саня с Ваней стоят у угла — в руках уже колья у них: хотят в яму толкать.
— Обождите, — говорю. Погляжу раньше.
Поставил я ружьё к стенке, опустился на четвереньки, чиркнул спичку.
Батюшки светы, кто под сараем-то сидит!
Я руку туда — и цоп его за уши!
Уж как он ни брыкался, — так за уши и вытащил его ребятишкам.
— Видали, кого струсили?
Заяц, здоровый русачина! Вот глупый, куда схорониться вздумал.
Косой этот всю зиму потом у девчонок в избе жил. Совсем ручной стал. Девчонки его так Санькой и прозвали. Забьётся, бывало, под печь, — спит там. А крикнуть ему: «Санька, вылазь! Вылазь, Санька!»—сейчас и выскочит. Дескать, не дадут ли капустки?
Не очень-то, значит, глупый.
Да уж там глупый не глупый, а тот раз маху дал: чем ему с ребятишками в хоронушки играть, под сарай лезть, сыграл бы лучше с ними в догонялки. Припустил бы назад к лесу, откуда пришёл, — кто б его догнал!
Он ногастый.
СИЛА НЕ БЕРЁТ
Удивляюсь я на певчих пташек: как только они на свете живут?
Ни силы в них, ни весу, — пух да перо. В костях и то у них воздух. Прутиком хлестнёшь, — и дух вон.
А ведь долгие годы здравствуют, ещё и песни поют — радуются. Гляди-ка, какие весёлые!
Гусь — тот вон как по земле ступает. В соколе или, всё равно, в ястребе — в тех опять сила большая. Силой и берут.
Добро бы ещё соловей: тот в роще живёт, в кустах. Этому есть где схорониться от ястреба. Чуть что — он в чащу — и был таков.
Ну, а взять, к примеру, жаворонка.
Этому куда деваться, когда кругом чистое поле?
Хорошо там, если трава или рожь стоит в поле, — человека за ней не видать. А вот как я нынче полем шёл: хлеб-то машиной сжат весь подчистую. Мыши схорониться — и то негде. И бежит впереди меня по дороге жавороночек, по-нашему сказать: пахарёк.
Люблю я эту пташку, хоть и всего-то в ней — ничего, песня одна. А уж как по весне обрадует, когда в лесу ещё зима полная, а он уж, пахарёк-то, над полем, над первой проталиной вьётся — песни своей серебро с поднебесья рассыпает.
Иду я, конечно, по дороге по просёлочной — и он впереди меня бежит. Пробежит, пробежит — и станет. Подойду, — он дальше.
И слетел. Слетел и ввысь забирает. Крылышками, гляжу, мелкомелко затрепетал — вот-вот запоёт.
«А почему, — думаю, — ему и не запеть? День-то, гляди, какой тёплый да ласковый. На небе ни соринки, солнышко славно припекает, — даже пыль у меня из-под ног. Так, может, он лето вспомнил, гнёздышко свое тёплое во ржи».
Пахарёк и вправду запел.
Да на свою голову. Лучше б по сторонам глядел.
Я-то ещё издали приметил а мчится на него лютый враг — крылья серпом — соколок-белогорлик. Я даже крикнул пахарьку-то:
— Глянь, летит!..
Будто он человеческие слова понимать может.
Увидел, конечно, и он врага своего, да уж поздно: куда в чистом поле от быстрокрылого сокола денешься?
Камнем пал мой пахарёк с высоты — и прямо на дорогу, в тележную колею. А крылышками так и трепещет, сучит, как птенчик.
«Лихорадка, — думаю, — его с перепугу бьёт».
А он исчез, — как сквозь землю провалился.
Рассматривать тут некогда было, куда он девался: как раз тут и соколок подоспел. С лёту вниз, над самым тем местом, где сейчас пахарёк был, вихрем промчался — и опять взмыл.
А унёс что-нибудь в когтях или нет, — я не приметил.
Подошёл я к тому месту, где пахарёк был, и каждый комочек земли оглядываю. Коли сокол не унёс, должен ведь он тут быть, не мог же в самом деле под землю уйти.
Однако нет пахарька.
Вдруг вижу: будто глазок на меня из земли глядит.
Один глазок, а пташки нет.
Я ещё шаг шагнул, — получше рассмотреть.
Тут пахарёк вскочил на ножки, встряхнулся — пыль с него так облачком и поднялась — да полетел себе тихонько в сторону, в поле.
Что ты скажешь! Ведь это он от сокола прятался, крылышками на себя пыль накидал, в один миг под ней схоронился.
А соколик-белогорлик, гляжу, вон уж где — и за ласточкой погнался.
Пропала, думаешь, ласточка?
Обожди, не спеши. Сила, конечно, на его стороне, на соколиной, и полёт у него из всех птиц, пожалуй, самый что ни на есть быстрый будет. А вот не всякая же ласточка ему даётся, — тоже сам видел.
Такой же вот белогорлик, — может, даже этот и был, — в деревне у нас за ласточками метнулся. Соколков этих — чеглока-бело-горлика, кобчика, дербника — сразу от ястреба отличишь: крылья у них очень длинные, узкие и серпом загнуты.
Отбил белогорлик одну из стаи — и за ней.
Ласточка туда-сюда, зигзагами. Да не тут-то было: изворотлив соколок, не хуже её.
А в колхозе у нас силосная башня вот уже пятый год как сложена из кирпича. Высокая, круглая.
Гляжу: ласточка к ней. Да тем же ходом вокруг башни.
Он, конечно, за ней: схорониться-то ей там всё равно негде.
Она у самой что ни на есть стенки круг даёт. Крылышки-то у неё коротенькие, так чуть не в притирочку к стене.
Он так не может: крылья у него долгие.
Соколок вокруг башни круг даёт большой, а ласточка — малый. Ей скорей обернуться.
На втором кругу, гляжу, она уж от него за башней.
Ну, где ж ему тут её догнать?
Отлетел, не солоно хлебавши.
И спаслась касаточка.
Тут сила не берёт.
Ещё вот про воробьишку одного скажу, — как на него ястреб накинулся.
У меня в палисаднике случай был.
Целый выводок воробьишек на улице за моей изгородью прыгал. А ястреб через два двора в ёлке прятался, с них глаз не спускал — караулил минуту.
Ястреб ведь не то, что сокол. Соколу что шире кругом, то лучше. Он как волк свою добычу ловит — догоном. И всё больше на лету птиц берёт. А ястреб — этот как кошка: схоронится в засаду да вот из прикрытия-то и кидается. От него куда ни схоронишься, — он вытащит: ноги долгие, когти хваткие.
Вот ястреб сидел на ёлке и ждал, когда людей на улице не будет. Меня не видал, потому что я в избе сидел, за окном.
Улучил минутку, снялся да по-за избами неприметно — да шасть на воробьишек!
Те, конечно, горохом врассыпную!
А один не успел.
Ястреб уж над ним и ноги вперёд вытянул, — вот скогтит!
А воробьишка, не будь дурак, скок — и за изгородь. Он маленький, ему между кольями как раз проскочить.
Ястребу, конечно, так нельзя: крылья не дадут, — они у него широкие. Ему через изгородь надо.
