Жили-были. Русские инородные сказки – 7 - Кац Михаил Борисович (книги онлайн полные .txt) 📗

– А она? – Максу и в самом деле было интересно.

– А она, знаете, мистер Макс, – Билл пощелкал пальцами, пытаясь извлечь из своего небогатого запаса нужное слово, – она так… улыбается… растроганно, во. Ровно богоматерь или монашка какая. Тьфу, пропасть! – Билл огорченно рубанул по воздуху сжатой в кулак пятерней. – Простите, мистер Макс, наболело. Пойду я. Спасибо вам, выслушали.

– Ну что, рогоносец хренов, пожаловал к доброму дядюшке Джонатану? – еще с лестницы пробасил Джонатан. Сердиться на Джонатана было невозможно.

Когда он вошел в комнату, досуха обглоданный тропическим солнцем, гибкий, усатый, как кот, с кривой усмешкой, и уставился на Макса смеющимися глазами, Макс понял, что все будет хорошо. Сейчас Джонатан вытащит из рукава какое-нибудь подходящее к случаю чудо, и наваждение рассеется, Мишель придет в себя, и мерзкий карлик Сент-Обэр никогда больше его не потревожит…

– Ты на меня смотришь, словно ждешь, что я кролика из рукава вытащу, – проворчал Джонатан. – Садись. Налей себе, нам есть что отпраздновать.

– Ты нашел?

– Ну а что бы мне не найти? Правда, пришлось пару человек нанять, там внизу, в графе накладных расходов, поглядишь. Но, – Джонатан положил невесомую сухую руку на Максово плечо, – поверь мне, материал того стоит. Вот, для начала… – Он вытащил объемистую папку, открыл на первой станице. – Это summary, краткий отчет. Полюбуйся, кто такой наш голубчик.

Джонатан откинулся в кресле и закурил.

– Не стесняйся, читай сейчас. Я хочу посмотреть на твое выражение лица. Что-то мало вокруг в последнее время счастливых людей. Хочу больше.

Из отчета явствовало, что господин Сент-Обэр на самом деле незаконный сын городского башмачника из Риги по фамилии Тухес (Макс нервно хрюкнул), а звали его Исай. Изя Тухес, господи спаси. Изя прославился на просторах Российской империи как карточный шулер и любитель курсисток, бежал, был пойман, совратил начальника жандармского отделения в Алматы, тот оставил семью, бежал вместе с карликом в странноприимный Амстердам, где совратитель очень быстро избавился от любвеобильного жандарма.

Интересно как, подумал Макс; он надеялся, что алматинский похотливец жив-здоров и вернулся к женушке. Вот она ему накостыляет!..

Избавившись от любовника, Изя пару лет занимался карточной игрой и в конце концов выиграл в карты сент-обэровский титул. Юридически все было оформлено как усыновление. Однако мадам де Сент-Обэр, узнав о случившемся, ушла от мужа и осталась жить вместе с карликом на положении экономки.

Макс оторвал глаза от бумаги. Джонатан ухмылялся во весь рот.

– Прочитай третий снизу абзац, тебе понравится.

Макс, не веря глазам, прочел: «Что же касается „Вальса золотой реки“, благодаря которому Антуан де Сент-Обэр и стал известен в Париже, то мелодически это произведение – точная калька с народной клезмерской танцевальной мелодии „Ой, Шлоймэлэ“, часто исполняемой на еврейских свадьбах в центральной Европе».

А ведь я чувствовал, удивленно подумал Макс, ведь это же очевидно, вот это «Ай, нэ-нэ, ай, нэ-нэ» – ну конечно, это еврейский вальс! Музыкант, называется! Хорош, ничего не скажешь. И ведь никто не догадался… Заворожил он нас, что ли?

– Прочитал? – Джонатан потянулся и положил перед Максом конверт. – А теперь посмотри вот это. Удивишься, зуб даю. Последний.

В конверте были фотографии, не очень резкие, явно сделанные втайне от модели. На них был изображен скособоченный карлик с брюзгливым, капризным личиком. Макс очень долго не мог понять, зачем вообще ему смотреть на этого уродца. А потом понял, что рассматривает фотографии Антуана. Ему вдруг стало очень холодно в жарко натопленной гостиной.

– Меня не спрашивай, я сам не знаю, – сразу предупредил Джонатан. – Всякое бывает.

– Крестная мать, добрая фея, – криво улыбаясь, процедил Макс. – Налей-ка мне.

– В общем, – подвел итог Джонатан, – вот что я думаю. Как это у вас про зайца с яйцами? Ну – утка там, все дела… Еще в Русских сезонах чувак картинки привозил симпатичные такие. Яйцо, иголка…

– Да, я понял, – очень тихо ответил Макс. – Иголка в яйце, яйцо в утке…

– Во-во. Я, друг мой, понятия не имею, что в этих фотографиях. Но не будь я Джонатан Стингрей… Иди в газету, Макс. И все кончится.

Макс достал перо, чековую книжку, выписал чек, спросил:

– Ты уверен, что это именно та сумма?

– Уверен, – отмахнулся Джонатан. – Я устал от того, что ты сам не свой, что Билл мне вместо чая приносит крем для бритья, что женщины перестали со мной кокетничать в опере… Я хочу нормальной жизни. Иди в газету, Макс. Слушай, у меня сейчас клиент. Хочешь, подожди меня тут, а потом пойдем пообедаем? Я заслужил обед, как ты считаешь?

Джонатан засмеялся оперным басом и неуловимым, кошачьим движением вскочил с кресла, прихватил какие-то бумаги, шагнул к двери.

– Я быстро! – донеслось уже из коридора.

Макс придвинул кресло поближе к камину, налил себе еще виски. Все кончится, думал Макс. Все будет по-прежнему. Мишель поймет, что молилась на карлика по фамилии Тухес. Он представил себе лицо Мишели, читающей утреннюю газету.

Успокойся, сказал он себе строго, она никогда не узнает, что это сделал ты. И в конце концов, если его не остановить, он принесет еще много бед.

«Когда у него дрожат ресницы, – вспомнил Макс слова Мишель, – это словно луч солнца сквозь витражи в храме».

И бросил папку в огонь.

Ирина Чуднова

Нож

[3]

«Вот кто починит ножик!» – были первые слова, с которых Шэн Хао осознал себя. Тогда же в жизнь трехлетнего мальчика вошел сказавший их даосский монах со смешным прозвищем Персиковое Дерево. Шэн Хао запомнил его едва ли не раньше нежных глаз мамы, мягкой южной речи бабушки Ван и пропахших горячим железом и машинным маслом рук отца.

Монах приходил в рабочий квартал, полный автомастерских, мелких фирм по производству жалюзи, садовой мебели, решеток и прочего в том же роде, всегда неожиданно, но никогда не оставался незамеченным. Завидев его черный силуэт в дальнем конце улицы, хозяйки несли в подарок свежие овощи и фрукты, хозяева мастерских оставляли работу, чтобы поделиться с даосом последними новостями, ребятишки со всего квартала, как сорвавшиеся из-под стрех воробьи, сбивались вокруг него пестрой, празднично галдящей стайкой. Персиковое Дерево одаривал их разной монастырской мелочью – узелками долголетия, дудочками из тыквы горлянки, амулетами, отгоняющими болезни и злых духов гуй, мо и яо, учил новым играм, смотрел прописи у школьников, рассказывал волшебные сказки самым маленьким и давал советы-притчи тем, кто постарше.

Маленького Шэна шифу часто приветствовал вопросом: «Ну что, починишь ножик?» Мальчик был счастлив: дядя Персиковое Дерево выделял его из гомонящей стайки ребятишек, обещал тайну.

Зады «Автомастерской семьи Шэн» занимала самая настоящая кузница: глава семьи отдавал кузнечному делу все свободное время. С четырехлетнего возраста сын получил разрешение входить туда. Он поначалу сидел неподвижно на высоком стуле, завороженный языками пламени в горне, неверными отблесками красного на кусках лежащего в углу антрацита, шипением воды в чане для закалки, мерными ударами молота в руках отца, которым торжественно, сладко и жутко вторило сердце. Потом, пообвыкнув, Шэн Хао стал ходить по тесному помещению, разглядывая инструменты и любуясь ловкими движениями мастера. Отец в кузне становился другим, рядом с ним совсем не хотелось ни играть, ни шалить, хотелось стать равным ему, научиться претворять огнем, молотом и водой куски бесформенного, отжившего металла, вручать им новую судьбу. В пять лет мальчик неожиданно для себя начал подавать отцу инструменты. Никто его этому не учил и не просил, но благодарный взгляд мастера, впервые обратившего в кузне внимание на сына, наполнил сердце таким восторгом, выше которого, наверное, ничего не бывает. В тот же вечер бабушка Ван рассказала сказку про пастушка Ляо и две дороги – по одной пастушок ведет стадо, и барашки слушаются каждого слова, по другой – стадо ведет пастушка, но к нему присоединяются все новые и новые барашки. Шэн Хао засыпал и думал, какая же из дорог верная, – ведь и послушные барашки хорошо, и преумножение стада тоже. Ночью ему приснился шифу Персиковое Дерево, он понятно растолковал смысл сказки, но наутро сон потускнел, видно, запутался в узорах изголовья старинной резной кровати.