Тридцать три - нос утри - Крапивин Владислав Петрович (читать книги онлайн бесплатно полностью без TXT) 📗
Винька пожал плечом. Стал смотреть на сандалии. Кожа на месте больших пальцев протерлась, вот-вот они вылезут наружу.
– Так зачем же ты это сделал? – с тугим нажимом спросил отец. – Скажи.
Винька опять повел плечом. На этот раз так, что с него упала лямка. Он не стал поправлять.
– Ты же дал мне железное обещание. Помнишь? – сказал отец уже потише.
Винька сильнее нагнул голову. То ли кивнул, то ли так...
Они молчали с полминуты. Или два часа?
Отец произнес как-то деревянно:
– Если начал, говори до конца.
– Я... не знаю... что говорить.
– А я... хочу знать причину. Что в моем сыне оказалось сильнее твердого слова... Что? Желание поиграть?
– Ну... да, – выдавил Винька. Теперь уже, кажется, можно было врать: все дела сделаны, колдовство завершено.
– Такое нестерпимое желание?
– Ну... да.
– И это мой сын...
“Ну... да”, – чуть снова не выговорил Винька. И поперхнулся. Кашлянул. На миг взглянул на отца. Тот смотрел мимо Виньки. Вздохнул, сжал спинку стула и глухо сказал:
– Что ж... принеси ремень. Тот, что я тебе подарил.
Вот оно! Конечно, Винька чего-то такого и ждал. Недаром же Ферапонт наворожил тогда в блиндаже: “Без этого никто в детстве не проживет”. Вот оно и наступило... Вот жуть-то...
– Скорее, – сказал отец.
Винька пошел (ноги еле слушались). Взял с кухонного стола портупею с кобурой. Вернулся. Протянул ремни отцу.
Тот со сжатыми губами положил портупею на колени и занялся делом. Снял кобуру. Расстегнул. Двумя пальцами вынул и бросил в угол рогатку. Винька понял: это пренебрежение – не к рогатке, а к нему, к сыну...
Отец сдернул с широкого пояса узкий плечевой ремень. Понятно: узким-то больнее...
“Странно, почему я еще не реву? Даже глаза сухие...”
Эти сухие глаза Винька опять вскинул на отца.
Взгляды встретились. Отец горько усмехнулся:
– Я вижу, чего ты боишься. Зря. Я это делать не буду, не привык... Конечно, другой на моем месте расчехлил бы твою хвостовую часть и взгрел бы тебя почем зря. Так, чтобы ты неделю обедал стоя. Но я считаю, что битьем совесть не разбудишь...
Винька молчал с великим облегчением и с великим стыдом. И... как ни странно, с досадой. А еще – с вопросом.
И отец почуял этот вопрос.
– Я взял портупею и кобуру потому, что ты их не достоин. – Он сворачивал ремни в тугие спирали. – Это офицерские вещи. И у тех, кто их носит, должно быть понятие о чести, пускай он еще и не взрослый... Все. Иди...
– Куда? – шепотом спросил Винька.
– Куда хочешь. Мне с тобой говорить больше не о чем. Да и желания нет...
“Лучше бы расчехлил и взгрел, честное слово! А теперь мне что делать?” И Винька повторил одними губами:
– А теперь мне... что...
– Что хочешь.
– Я же... признался...
– Похвальное дело, конечно. Только ты, по-моему, заранее все рассчитал: поиграю, потом признаюсь. Папа простит. Да еще и похвалит за честность. А?.. Ступай.
И Винька пошел. В другую комнату. Сел на свою кушетку. Машинально надел на плечо съехавшую лямку. При этом что-то царапнуло запястье. Это были жестяные крылышки со звездочкой.
Что-то новое шевельнулось в душе у Виньки. Не такое беспомощное, как раньше. Не обида (на кого обижаться-то?), не жалость к себе, а... может быть, последняя капелька чести, на которую он теперь не имел права?
А присевший рядом Глебка шепнул:
“Но ты же знал, на что идешь. Терпи...”
Винька опять вышел к отцу.
Тот, сутулясь, заталкивал в кобуру свернутый узкий ремешок. Непонятно, зачем. Поднял голову. Винька смотрел исподлобья, но старался глаз не опускать.
– Папа... вот... Это, наверно, тоже надо отдать, да? – Он отцепил от рубашки крылышки и звездочку, потянулся мимо отца, положил на стол. И вот тут из глаз закапало. Ну и пусть. Винька повернулся, чтобы уйти.
Отец крепко взял его за бока. Крутнул к себе, поставил между колен.
– Постой... Я все же не понимаю. Зачем тыэто сделал? Я не верю, что ради баловства. Винтик... Если не отцу, то кому еще ты расскажешь?
Тут уж не капли побежали, а... совсем...
И в этот же миг – теплое такое понимание: “А в самом деле, почему не рассказать-то? Петру Петровичу рассказал, а отцу боишься! Чего? Вот дурак-то! Больше стыда, чем было, все равно уже не будет...”
– Я расскажу... Только здесь все такое запутанное. И вообще... Ты, наверно, подумаешь, что я ненормальный. И трус...
Отец посадил его на колено. Прижал плечом к пиджаку.
– Ну уж то, что ты трус, я не подумаю... Говори.
– Папа... Только это долго рассказывать. Может, два часа...
Оказалось, что двух часов не надо. Хватило двадцати минут. Для того, чтобы поведать и про Глебку, и про мячик, и про Ферапонта, и про приключения на пустыре, и про все свои страхи. И про последнее колдовство... И чтобы помолчать и похлюпать носом в перерывах между сбивчивыми фразами. И в конце концов жалобно спросить:
– Папа, я совсем глупый, да?
– Нет, не совсем... Только не вытирай нос о мой пиджак, герой...
Это был уже прежний папа. Он повздыхал, покачал Виньку на колене и сказал озабоченно:
– Кто бы мог подумать... Вот, оказывается, сколько всего у тебя... внутри...
– Плохо, да?
– Н-нет... Ты ведь главным образом страдал за друзей...
– Папа, я понимаю, что это.. наверно, суеверия. Но если ничего такого нет, значит, и Глебки нет? Я так не хочу...
– Глебка есть, Винтик. Он всегда с тобой.
– Это, если со мной. А я хочу, чтобы он... и сам по себе... Это... совсем не может быть? Или может?..
Отец качнул его опять.
– Сложный философский вопрос. Подрастешь, поумнеешь и решишь сам... А пока вопрос другой: что нам дальше-то делать?
Винька вскочил. Сказал искренне и даже весело:
– Папа! Ты меня все-таки взгрей! За пистолет! Только скорее, пока мама не пришла. А потом сразу прости, ладно?
– Ладно... Учитывая особые обстоятельства, исполним только второй пункт твоей программы... Но теперь ты должен дать мне самое железное слово. Насчет оружия.
– Папа, я даю...
А какое именно дать слово? Честное пионерское? Но, поддавшись суевериям и не желая с ними проститься, Винька допустил червоточинку в своей бывшей пионерской неколебимости, он это чувствовал. Сказать “честное ленинское, честное сталинское, честное всех вождей”? Это, конечно, железно. Только... тут какое-то смутное ощущение, что отец незаметно поморщится от излишней Винькиной преданности вождям (может, потому, что помнит о “синих фуражках”?). Винькино сомнение было похоже на дырку в громадном полотняном портрете Иосифа Виссарионовича на рынке...
