Сказки - де Лабулэ Эдуар Рене Лефевр (книги серии онлайн TXT) 📗

— Ваш народ велик? — спросил Гиацинт.

— Нас всего двадцать пять тысяч цивилизованных, — ответил негр, — но мы несём с собою талисман, который позволит нам мирным путём завоевать всю Африку и поднять её в уровень с Европой.

— Это что же за талисман?

— Американская свобода, — сказал негр.

— Отчего вы не скажете: просто свобода?

— Есть два сорта свободы, — ответил чёрный купец, — одна — слово, другал дело. Первая — крик войны и революции, опустошающий старый континент; вторая — совокупность учреждений, составляющих величие личности и счастье наций. Эту свободу мы привезли с собой из Америки, это семя мы посеяли; ему дети наши будут обязаны богатством и благополучием.

— Какие же это учреждения?

— Их семь: свободная церковь, свободная школа, свободная печать, свободный банк, свободная община, милиция и суд присяжных, Как только приходит корабль, эмигрантам дают выбрать землю, какая им нравится; раз прикрепивпшсь к почве, они в первый же год заводят школы учить своих детей, церкви, чтобы молиться Богу, газеты, чтобы просвещать мир, банки, чтобы облегчить труд и обмены. Вот уж зерно образовалось, община существует; это — республика, законченная сама в себе; она управляется свободно, при участии всех граждан, и если какая-нибудь опасность грозит ей извне или внутри, каждый из нас присяжный, чтобы защищать её, воин, чтобы сражаться за неё. Вот наша свобода, иностранец. Так её понимают в вашей земле?

— Вы, я вижу, Аристотеля знаете, — сказал Гиацинт.

— Аристотеля? — переспросил негр, вращая свои большие белки и почёсывая себе лоб. — Это имя неизвестно в нашем городе. Это, должно быть, какой-нибудь новый торговый дом, без большого кредита.

— Друг мой, — ответил король, — краснея за такое невежество, — Аристотель — великий греческий философ; он две тысячи лет тому назад сказал, что гражданин должен быть и воином, и присяжным, и администратором, и что свобода слова и общее образование составляют два существенные условия свободы и цивилизации.

— По-моему, — сказал африканец, — не надо быть великим философом, чтобы видеть вещи, ясные как божий день. Пробудьте неделю в Монровии, и вам каждый мальчишка в наших школах скажет то же самое, не хуже вашего грека.

— И вы надеетесь, — заговорил Гиацинт, — что это американское семя, чистейший продукт самой развитой гражданственности, взойдёт среди вашего варварства?

— Дело сделано, — ответил негр.

— Позвольте мне в этом усомниться; свобода зависит от расы.

— Она зависит от воспитания, — сказал негр. — С тех пор, как мы к нашему чёрному племени привили американский дух, мы чувствуем себя способными к самоуправлению, так точно, как те тысячи ирландцев и немцев, которые каждый год эмигрируют в Соединённые Штаты и там перерождаются так же точно, В три поколения мы овладеем долиною Нигера; остальное — просто вопрос времени.

— Блестящая мечта, — сказал Гиацинт, — но она слишком прекрасна, чтобы осуществиться.

— Это сомнение показывает, что вы со старого материка, — ответил негр, — Вы небось как наши сенегальские соседи: те воображают, что заводят колонии, когда посылают генералов воевать с неграми, и префектов — муштровать и притеснять белых. Мы не так делаем. Наши завоевательные орудия — мир, свобода и труд. У нас община, как полипник; вырастая, она производит почку, новую общину, которая присоединяется к первой, продолжая жить своею собственною жизнью. В свою очередь эта почка производит новую клеточку, которая будет так же плодовита. Дело не останавливается никогда. Таким образом, без шума, мало-помалу, действием неслышной и неотразимой работы наш народ растёт, покрывает землю, поглощает и перерабатывает варварство. Уже более ста тысяч негров, пришедших из внутренней Африки, поступили в наши школы и там усваивают нанги идеи и нравы. Этих невежественных и жестоких звероловов мы превратили в пахарей, в ремесленников, в граждан. Будущее наше, Община изменит вид Африки, и недалёк тот день, когда, заняв место в ряду цивилизованных наций, мы все составим один народ и одну республику.

— Если не разобьётесь на тысячи кусков, — сказал Гиацинт.

— Ещё заблуждение старого света, — спокойно сказал чёрный, — У нас, когда государство есть федерация маленьких республик, живущих каждая своею собственною жизнью, обширность государства является только лишнею гарантиею общего мира и общей свободы. Где может произойти разрыв? Центр везде, окружность нигде. Америка в полном цвету, только что возникшая Австралия, Африка в своём первом зародыше говорят вам, что теперь целые материки вступают в политическую жизнь, и что старая Европа, раздробленная и порабощённая, скоро вступит в историю, как древний Восток, и сделается обломком погибшей цивилизации.

— Не думаю, — сказал Гиацинт, отчасти взволнованный этим предсказанием.

— Однако так будет, — ответил негр, — если только Европа не заимствует у нас нашей американской свободы и не изменит духа своих сынов. Извините, иностранец, — прибавил он, — вот солнце опускается, мне надо побывать в училищном комитете, в военном комитете и в собрании банка, Я должен с вами проститься.

— Вы один из главных чиновников страны? — сказал Гиацинт.

— Нет, — сказал негр, улыбаясь, — я просто масляный торговец и гражданин Либерии.

В ожидании феи Гиацинт гулял по улицам Монровии; он посетил порт, магазины, церкви, школы, библиотеки. К великому своему изумлению, он заметил, что негры не Ротозеи и что они от этого не хуже.

Воротившись во дворец, он сказал фее:

— Матушка, я нашёл свою конституцию и думаю, что, по вашей милости, я успею осчастливить мой народ.

— Тем лучше, милое дитя моё, — ответила добрая фея. — Теперь обними меня и простимся. Ты меня больше не увидишь. Где начинается разум, там конец моему царству. Тебе даны на долю ум, сила и красота. Опыт научил тебя присоединять к этим качествам справедливость и доброту: ты теперь мужчина; иди смело вперёд; тебе придётся выдержать не одно испытание. Народы, как дети: кричат, когда их умывают. Но за тебя будут твоя совесть и чувство исполненной обязанности; это дороже тех рукоплесканий, которые пошлая или подкупленная толпа бросает всем сильным земли. От тебя одного на будущее время зависят твоё счастье и твоя слава; я тебе больше не нужна; прощай.

Гиацинт, рыдая, обнял фею и заперся в своём кабинете. В тот же вечер он написал конституцию в двенадцать параграфов; то была — не в укор будь сказано великому законодателю — просто хартия Либерии. В сущности, то было сороковое издание конституции Соединённых Штатов.

XXIII. Печать у Ротозеев

Здесь оканчивается тысяча сто тридцать третий том Летописей Ротозеев, обширной учёной коллекции, которая одна, сама по себе, наполняет историческое отделение всех больших библиотек. Чтобы закончить рассказ, мы должны обратиться к газетам.

Вот, во-первых, несколько выписок из Умеренности. Это любимая газета Ротозеев, потому что она составляет ожесточённую оппозицию: