Чернильное сердце - Функе Корнелия (читаем книги TXT) 📗
Мальчик сперва тревожился, что они расположились слишком близко к деревне, но Сажерук объяснил ему, что во всей округе не найти более надёжного места. Обугленные остатки стен скрывались в густых зарослях. Молочай, дрок и дикий тимьян одели зелёным покровом боль и беду. Люди Каприкорна сожгли домишко в холмах, как только обосновались в заброшенной деревне. Старуха хозяйка отказалась покидать насиженное место, но Каприкорн не терпел посторонних глаз так близко от своего убежища. Он напустил на неё своё вороньё, чернокурточников, и они подожгли курятник и домишко с единственной комнатой. Они растоптали старательно вскопанные грядки и пристрелили осла, почти такого же старого, как его хозяйка. Они пришли, как всегда, под покровом ночи. Луна светила тогда особенно ярко — так рассказывала Сажеруку одна из служанок Каприкорна. Старуха выскочила из дому и подняла крик и плач. А потом прокляла их всех, но смотрела при этом на одного только Басту, стоявшего в сторонке, потому что он боялся огня. Его белая рубашка блестела в лунном свете. Может быть, ей почудились под белой рубашкой невинность или доброе сердце. По знаку Басты Плосконос зажал ей рот, остальные хохотали — и вдруг оказалось, что она мертва. Она лежала мёртвая между своих растоптанных грядок, и с той ночи для Басты не было в этих холмах места страшнее, чем обугленные стены, проглядывавшие сквозь заросли молочая. Так что лучшего укрытия для наблюдения за деревней Каприкорна не найти.
Сажерук чаще всего устраивался на одном из дубов, под которыми, наверное, любила прежде посидеть в тени хозяйка. Если бы кто из деревни и скользнул взглядом вверх по склону, за ветвями всё равно никого не разглядеть. Он часами сидел там неподвижно, наблюдая в бинокль за автостоянкой и домами. Фариду он велел оставаться в лощине за домом. Мальчик повиновался, но неохотно. Он ходил за Сажеруком по пятам. Сожжённый дом наводил на него страх.
— Дух её, конечно, ещё здесь, — твердил он, — дух старухи. А что, если она была ведьма?
Но Сажерук поднял его на смех. В здешнем мире нет духов. По крайней мере, они не дают о себе знать. Лощина была так хорошо укрыта от посторонних глаз, что прошлой ночью он даже решился развести там огонь. Фарид поймал кролика, он был мастер расставлять силки и, в отличие от Сажерука, не испытывал жалости к жертве. Когда в петле повисал кролик, Сажерук подходил его вынуть, только когда бедняга уже переставал дёргаться. Фарид не понимал этой жалостливости. Может быть, ему слишком часто приходилось голодать.
Какое восхищение сияло в его глазах всякий раз, когда Сажерук с помощью двух прутиков разжигал огонь! Мальчишка уже обжёг себе все пальцы, пытаясь играть с огнём. Огонь кусал его за нос и за язык, и всё же Сажерук вновь и вновь заставал мальчишку за скручиванием факелов или за вознёй со спичками. Однажды он нечаянно поджёг сухую траву, и Сажерук приподнял его и стал трясти, как нашкодившего щенка, пока слёзы не потекли.
— В последний раз говорю: огонь — зверь опасный. Он тебе не друг. Если ты с ним не совладаешь, он убьёт тебя или дымом выдаст врагу!
— Но тебе-то он друг! — буркнул Фарид упрямо.
— Чушь! Просто я с ним не вольничаю. Я учитываю направление ветра. Сто раз тебе говорить: не разводи огонь на ветру! А теперь вон отсюда! Поди поищи Гвина.
— И всё же он тебе друг! — пробормотал мальчик на ходу. — Он уж точно лучше тебя слушается, чем твоя куница.
Это была правда. Ещё бы! Куницы ведь вообще никого не слушаются. Но и огонь повиновался Сажеруку в этом мире намного хуже, чем в его родном. Там языки пламени по его слову превращались в цветы. Если их попросить, они ветвились для него во мраке, как деревья, и сыпали искрами. Их трескучие голоса то поднимались до крика, то переходили на шёпот, и они танцевали с ним. А здешнее пламя было одновременно смирным и упрямым, эти немые, чужие звери порой кусали кормящую их руку. Лишь изредка, в холодные пустые ночи наедине с огнём, Сажеруку чудился в его треске шёпот, но слов он разобрать не мог.
И всё же мальчик был, пожалуй, прав. Огонь — его друг, но как раз из-за огня Каприкорн положил на него глаз в той, другой жизни.
«Научи меня играть с огнём!» — приказал он, когда его молодцы притащили к нему Сажерука, и Сажерук повиновался. Он до сих пор раскаивался, что открыл ему так много, — ведь Каприкорн любил выпустить огонь на свободу и вновь поймать лишь после того, как тот насытится до отвала посевами, хлевами, домами, всем, что не умело быстро бегать.
— Его так и нет?
Фарид стоял, прислонившись к шершавому стволу. Он умел подкрадываться тихо, как змея. Сажерук всякий раз вздрагивал при этих внезапных появлениях.
— Нет, — сказал он. — Пока нам везёт.
В день их приезда машина Каприкорна ещё стояла на стоянке, но после обеда двое чернокурточников принялись натирать до зеркального блеска серебристый лак, и ещё до темноты хозяин выехал из деревни. Каприкорн нередко разъезжал по окрестностям — наведывался в селения на морском побережье или в один из своих фортов, как он любил выражаться, хотя, как правило, речь шла о лачужке в лесу с парой скучающих сторожей. Как и Сажерук, он не умел сам водить машину, но несколько его молодцов овладели этим искусством, хотя прав почти ни у кого из них не было, потому что для их получения нужно уметь читать.
— Так что ночью я снова туда пойду, — сказал Сажерук. — Вряд ли его не будет долго, да и Баста, надо думать, скоро вернётся.
Машины Басты не было на стоянке уже в день их приезда. Неужели они с Плосконосом все ещё лежат связанные в развалинах?
— Хорошо. Когда выходим? — По голосу Фарида было похоже, что он готов отправиться прямо сейчас. — Сразу, как зайдёт солнце? Они как раз все пойдут ужинать в церковь.
Сажерук согнал муху с бинокля.
— Я иду один. Ты останешься здесь и будешь сторожить вещи.
— Нет!
— Да. Потому что это опасно. Я хочу повидать там кое-кого, а для этого мне придётся пробраться на задний двор к Каприкорну.
Мальчик смотрел на него изумлёнными глазами. Глаза у него были чёрные и смотрели иногда так, будто им слишком многое приходилось видеть.
— Тебя это удивляет? — Сажерук криво усмехнулся. — Ты небось не думал, что у меня есть друзья в доме Каприкорна.
Мальчик пожал плечами и посмотрел в сторону деревни. На стоянку въехал запылённый грузовик. В открытом кузове стояли две козы.
— Ещё один крестьянин остался без коз, — пробормотал Сажерук. — Он правильно сделал, что отдал их, а то самое позднее сегодня вечером у него бы над дверью в хлев висела записка.
Фарид посмотрел на него вопросительно.
— Там бы стояло: «Завтра пропоёт красный петух». Это единственная фраза, которую умеют писать люди Каприкорна. Иногда они просто вешают над дверью мёртвого петуха. Это всякий поймёт.
— Красный петух? — Мальчик взглянул на него в недоумении. — Это что, такое проклятие?
— При чём тут проклятие? Ты, честное слово, не лучше Басты. — Сажерук тихо рассмеялся.
Люди Каприкорна вышли из машины. Тот, что пониже, нёс два туго набитых полиэтиленовых пакета, второй выводил коз из кузова.
— Красный петух — это огонь, пожирающий их хлева и масличные деревья. Иногда красный петух поёт в кухне, а если кто окажется особенно упрям, то и в детской. Почти у каждого есть что-нибудь, к чему он привязан всем сердцем.
Чернокурточники тащили коз в деревню. Один из них был Кокерель — Сажерук узнал его по хромающей походке. Он давно уже задавался вопросом, всегда ли Каприкорн знал о таких вот мелких делишках, или его люди работали порой в собственный карман.
Фарид поймал в горсть кузнечика и разглядывал его в щёлочку между пальцами.
— Я всё-таки пойду с тобой, — сказал он.
— Нет.
— Я не боюсь.
— Тем хуже.
После того побега Каприкорн велел установить прожекторы — перед церковью, на крыше своего дома и на автостоянке. Это, конечно, не облегчало задачу. Сажерук в первую же ночь прокрался в деревню, зачернив углём своё покрытое шрамами, слишком запоминающееся лицо.
