Сказки - Дюма Александр (книги полностью .txt) 📗
Сеньор Лисицино был сурово наказан за предательство и злобность характера: его имущество конфисковали и раздали тем, кого он в свое время обобрал; сам же сеньор Альберти был лишен всех титулов, облачен в грубые одежды и поставлен на самые грязные работы.
В знак признательности за благодеяния феи король Богемии приказал казначею богато одарить всех нищих, а также построить в дворцовом саду бассейн из порфира, пустить туда красных рыбок и содержать их на казенный счет.
Что касается Пьеро, дорогие дети, то он воздержался от участия в свадебной церемонии, опасаясь, как бы не появилось желание отказаться от принятого накануне решения. Но на торжественном обеде он появился. Его бледное лицо, покрытое до того легким облаком печали, сияло, как в былые времена. По окончании банкета наш герой вышел из?за стола, отправился в домик дровосека и попросил дать перо, чтобы написать пару слов.
Этими, как он выразился, «двумя словами» Пьеро дарил своим родителям, то есть дровосеку и его жене триста тысяч золотых цехинов, тех самых, что он так ловко перехватил у принца Азора и которые король попросил его оставить себе в качестве награды за верную службу.
Составив дарственную, Пьеро нежно обнял дровосека и старую Маргариту. Утерев слезы рукавом и взяв в руки дорожную сумку, он вышел из дома. И в аллее дворцового сада послышалась песня, о которой я вам, дорогие дети, уже рассказывал.
Король, королева и придворные с замиранием сердца слушали мелодию знаменитого ноктюрна. Но звук делался все тише и тише, пока наконец не стих вовсе.
Ноктюрн этот пел Пьеро, отправившийся на поиски другой родины и новых приключений, о которых я вам расскажу в следующий раз.
ЗАЯЦ МОЕГО ДЕДА
Вступительная беседа
Уважаемые читатели, если вы следили за моей литературной и частной жизнью хотя бы самую малость, то это освободило бы меня от необходимости сообщать, что с 11 декабря 1851 года по январь 1854 года я жил в Брабанте, а точнее, в Брюсселе.
Четыре тома «Консьянса Невинного», шесть томов «Пастора из Ашберна», пять томов «Исаака Лакедема», восемнадцать томов «Графини де Шарни», два тома «Екатерины Блюм» и двенадцать?четырнадцать томов «Воспоминаний» относятся именно к этому периоду.
Моим биографам придется немало потрудиться, чтобы выяснить имена моих соавторов, написавших все эти пятьдесят томов.
Ибо, как вы прекрасно знаете, уважаемые читатели, – а моим биографам это известно лучше, чем кому бы то ни было! – я не написал ни одной из двенадцати сотен своих книг.
Да явит Господь свою безграничную милость и смилуется над описателями моей жизни, как и надо мной самим!..
Сегодня, дорогие читатели, я предлагаю вашему вниманию еще одну повесть.
Но поскольку я не хочу, чтобы имя ее автора осталось неизвестным – как это произошло с другими – в этой вступительной беседе я расскажу, как она появилась на свет. Оставляя за собой право на звание крестного отца, державшего ее над издательской купелью, я сообщу имя ее истинного родителя.
Итак, ее настоящий отец – господин Де Шервиль.
Господин Де Шервиль для вас, дорогие читатели. Для меня же он просто Шервиль.
В добровольном изгнании, на которое я себя обрек, поселившись в этом славном городе, время текло быстро и приятно.
В большом салоне на улице Ватерлоо, в доме № 73, почти каждый день собиралось несколько близких мне людей: Виктор Гюго, Шарра, Эскирос, Ноель Парфе, Этцель, Пеан, Шервиль и другие.
За чаем, с веселой болтовней, смехом, а иногда и со слезами, время пролетало быстро, и потому нередко мы засиживались за полночь.
Лично я работал, покидая находившийся этажом выше рабочий кабинет два или три раза за вечер, чтобы бросить в общую беседу слово, как путник, оказавшийся на берегу реки, кидает в воду ветку.
И беседа уносила это слово, как речной поток уносит все, что в него попадает.
Затем я возвращался к себе на третий этаж.
И вот однажды друзья сговорились вытащить меня из рабочего кабинета дней на пяток, чтобы поохотиться и отвлечься от работы.
Наш друг Жуаньо сообщил из Сен?Юбер?ан?Люксембурга, что в арденских лесах появилась пропасть зайцев, косуль и кабанов.
Приглашение его было соблазнительным, во?первых, потому, что давало возможность встретиться со старым другом, а, во?вторых, тем, что было бы интересно пострелять зайцев, косуль и кабанов.
Организацией охоты занялись Шервиль, полковник К*** и Этцель.
Я обещал присоединиться к ним.
И вот однажды, при очередном появлении среди гостей, я увидел на столе свое ружье марки «Лефоше?Девиси», ягдташ, огромное количество гильз и кучу всевозможных зарядов.
– Что это за выставка? – поинтересовался я.
– Как видите, это ваше ружье, извлеченное из чехла; вот это ваш ягдташ, извлеченный из шкафа; а это ваши заряды, извлеченные из ягдташа.
– И зачем, разрешите узнать?
– Сегодня 1 ноября.
– Допускаю.
– Послезавтра будет 3 ноября.
– Скорее всего.
– 3 ноября – день святого Губерта!.. А это значит, что мы вас совращаем, увозим и – хотите вы этого или нет! – заставляем охотиться.
Когда мне говорят об охоте, в душе моей вдруг возникает некий огонек, словно таившийся под слоем золы.
Дело в том, что до того, как я приговорил себя к литературной каторге, охота была моим основным, я бы даже сказал, единственным развлечением.
О той жизни я сохранил лишь два воспоминания.
Одно из них связано с охотой.
– Черт побери! – воскликнул я. – Ваше предложение страшно соблазнительно!
– Жуаньо сообщает о начале охотничьего сезона. Точнее, он написал об этом Этцелю. Этцель же, естественно, не ответил, и теперь у нас есть шанс нагрянуть к нему, как снег на голову!
– К Жуаньо… пожалуй…
– Тогда в чем дело?
Я ушел и спустился с пером в руке.
– Увы! – это единственное оружие, каким я теперь пользуюсь. И охочусь лишь за мыслями. А этой дичи с каждым днем становится все меньше.
– Бросьте вы это перо и поедемте с нами!.. Это займет не больше трех дней: день туда, день обратно и день на охоту!
– Звучит убедительно.
– Ну так решайтесь!
– Я готов, если… если ничего не случится.
– А что может случиться?
– Кто его знает?.. Но только за полтора года, что я здесь, меня уже не раз приглашали на охоту: князь Де Линь в Белей, господа Лефевр в Турней, Букье в Остенде. Я купил две лицензии по тридцать франков каждая, что пять франков дороже, чем во Франции. И что же? Ни Остенде, ни в Турнейе, ни в Белейе я так и не побывал.
– Почему?
– Да потому, что всякий раз что?то мешало…
– Но теперь, кажется, ничего неожиданного произойти не может?
– Если бы…
– Так помолитесь святому Губерту! Пусть защитит и нас от этих самых неожиданностей!
Идея воззвать к святому принадлежала Шервилю.
И вот, словно святой из всей фразы уловил лишь ее конец и захотел продемонстрировать свое могущество, в парадную дверь вдруг позвонили.
– Все правильно, дети мои! – воскликнул я. – Почтовое время!
Жозеф – так звали моего слугу – пошел открывать.
Он был бельгийцем; бельгийцем в полном смысле этого слова, то есть человеком, видевшим в каждом французе своего естественного врага.
– Жозеф, – сказал ему вслед Этцель, – это письмо из Парижа. Порвите его.
Слуга появился через пять минут. В руках он держал огромный конверт.
– Почему вы не сделали того, что я вам велел, Жозеф? – спросил Этцель.
– Это не письмо, сударь, – отвечал тот. – Это телеграмма.
– Час от часу не легче! – воскликнул я.
– Похоже, что охота срывается, – с сожалением произнес Шервиль.
– Друзья! – сказал я. – Вскройте конверт… и сами решите, что мне делать.
Жозеф отдал депешу Этцелю. Тот распечатал ее.
Она состояла из четырех строчек:
«Париж, пятница. Уважаемый Дюма, если я не получу «Совесть» пятого числа, то, как предупреждают Рауе и Ваез, шестого состоится репетиция неизвестно какой трагедии неизвестно какого автора. Ясно?
