Сказки (с иллюстрациями) - Гауф Вильгельм (список книг .TXT) 📗
Итак, племянник приезжего господина в скором времени завоевал незаурядные симпатии в городе и во всей округе. Старожилы не запомнили, чтобы в Грюнвизеле когда-нибудь видали молодого человека в таком же роде; он был самым оригинальным явлением, когда-либо существовавшим на свете. Нельзя сказать, чтобы племянник чему-либо обучался, — разве только танцам. Латынь и греческий были для него, как принято говорить, китайской грамотой. Однажды, во время какой-то игры, в доме у бургомистра ему пришлось написать несколько слов, и оказалось, что он не умеет подписать даже собственную фамилию; в географии делал он самые удивительные ошибки: ему ничего не стоило пересадить немецкий город во Францию или датский в Польшу; он ничего не читал, ничему не учился, и пастор часто задумчиво качал головой по поводу неведения молодого человека; и все же то, что он делали говорил, все находили прекрасным, ибо он был настолько нагл, что всегда считал себя правым и все свои речи заканчивал словами: «Я это лучше знаю!».
Так подошла зима, вот тут-то слава племянника расцвела ещё пуще. Любая компания без него казалась скучной; когда разумный человек высказывал какое-нибудь мнение, вокруг зевали; когда же племянник изрекал на плохом немецком языке нелепейший вздор, все развешивали уши. Теперь выяснилось, что этот во всех отношениях совершенный молодой человек вдобавок еще и поэт: редкий вечер не вытаскивал он из кармана листа бумаги и не прочитывал обществу сонета. Правда, нашлось несколько человек, утверждавших, будто многие его стихотворения плохи и бессмысленны, а остальные они уже где-то читали в напечатанном виде; но племянник не смущался, читал себе и читал, затем обращал общее внимание на красоту своих стихов и всякий раз имел шумный успех.
Но грюнвизельские балы были для него настоящим триумфом. Никто не танцевал неутомимее и быстрее его, никто не проделывал столь рискованных и необычайно грациозных прыжков. При этом дядя всегда одевал его чрезвычайно нарядно и по последней моде, и хотя костюм, обычно сидел на нем как-то нескладно, все находили, что все на нем очаровательно и к лицу. Правда, остальные кавалеры были несколько обижены тем новым порядком, который завел он. Прежде бал открывал бургомистр собственной персоной, а в дальнейшем распоряжаться танцами предоставлялось наиболее родовитым молодым людям; но с появлением приезжего молодого человека все изменилось. Без дальних слов брал он любую подвернувшуюся ему даму за руку, становился с ней в первую пару, делал все, как ему заблагорассудится, и оказывался хозяином, распорядителем и королем бала. А так как дамы находили такую манеру превосходной и весьма приятной, то мужчины не смели возражать, и племянник оставался в том сане, в который возвел себя сам.
Казалось, старику балы доставляли особое удовольствие: он глаз не спускал с племянника, все время тихонько посмеивался, а когда весь народ устремлялся к нему, рассыпаясь в похвалах учтивому, благовоспитанному юноше, он не мог совладать с собой от радости, разражался веселым смехом и вел себя, как безумный. Грюнвизельцы приписывали эти бурные проявления веселости его большой любви к племяннику и находили это вполне естественным. Но время от времени дяде приходилось прибегать к отеческому внушению, ибо среди самых изящнейших танцев молодой человек мог ни с того ни с сего одним прыжком очутиться на помосте, где восседал городской оркестр, вырвать контрабас из рук органиста и отчаянно запиликать на нем; или же он вдруг переворачивался и танцевал на руках, а ногами дрыгал в воздухе. Тогда дядя обычно отводил его в сторонку, строго журил и туже стягивал его галстук, и племянник опять становился благонравным.
Так вел себя племянник в обществе и на балах. Но, как это обычно водится, дурные привычки прививаются куда легче хороших, и в новой оригинальной моде, как бы она ни была нелепа, всегда есть что-то притягательное для молодежи, еще не задумывающейся над собой и светом. Так было и в Грюнвизеле. Когда молодежь увидала, что племянника не бранили, а даже превозносили за его нелепые манеры, неучтивый смех и болтовню, грубые ответы старшим, что все это даже находили гениальным, то она решила: «Стать таким гениальным повесой нетрудно». Прежде это были прилежные, дельные молодые люди; теперь они думали: «К чему учиться, когда невежество дает куда больше?» Они отложили в сторону книги и принялись слоняться по улицам и площадям. Прежде они были учтивы и вежливы со всеми, ждали, чтобы их спросили, и отвечали пристойно и скромно, теперь они становились на одну доску со взрослыми, болтали вместе с ними, высказывали свое мнение, смеялись в лицо даже самому бургомистру, когда он что-нибудь говорил, и утверждали, будто знают все лучше других.
Прежде грюнвизельская молодежь питала отвращение к грубому и неизящному времяпрепровождению. Теперь они распевали озорные песни, курили огромные трубки и шатались по кабакам. Они купили себе большие очки, хотя и отлично видели, нацепили их на нос, думая при этом, что стали взрослыми людьми, ибо походили на пресловутого племянника. Дома и в гостях они растягивались, не снимая сапог и шпор, на канапе, раскачивались на стуле в хорошем обществе или подпирали кулаками щеку, а локтями опирались на стол, что представляло весьма очаровательную картинку. Напрасно твердили им матери и друзья, сколь все это глупо, сколь неприлично — они же ссылались на блестящий пример племянника. Напрасно доказывали им, что племяннику как англичанину приходится прощать некоторую грубость, свойственную его нации, грюнвизельская молодежь утверждала, что не меньше любого англичанина имеет право быть невоспитанной на гениальный манер, — словом, жалко было смотреть, как, под влиянием дурного примера племянника, совершенно исчезли в Грюнвизеле добрые нравы и обычаи.
Но недолго радовалась молодежь такой грубой, разгульной жизни, так как следующее событие сразу все изменило. Зимние увеселения должны были закончиться большим концертом, исполненным частично музыкантами городского оркестра, частично искусными грюнвизельскими любителями музыки. Бургомистр превосходно играл на виолончели, а доктор на фаготе, аптекарь, хотя и не обладал настоящим дарованием, играл на флейте, несколько грюнвизельских девиц разучили арии, — словом, программа была составлена прекрасно. Но, по мнению приезжего, концерту такого рода, хотя и превосходному, недостает дуэта, ибо в каждом порядочном концерте необходим дуэт. Эти слова вызвали некоторое замешательство: правда, дочь бургомистра пела, как соловей, но где раздобыть кавалера, который мог бы спеть с ней дуэт? В конце концов, вспомнили о старом органисте, в свое время певшем роскошным басом; но приезжий уверял, будто все эти хлопоты излишни, так как его племянник превосходно поет. Все были поражены вновь открывшимся замечательным талантом юноши; ему пришлось спеть кое-что для пробы и, если не считать некоторых странных повадок, которые сочли за английские, пел он, как ангел. Итак, спешно разучили дуэт, и наконец настал вечер, во время которого ушам грюнвизельцев предстояло усладить себя концертом.
К сожалению, старик-приезжий не мог присутствовать при триумфе своего племянника, так как заболел; но он передал бургомистру, навестившему его за час до концерта, кое-какие распоряжения относительно своего племянника.
— Племянник мой — добряк, — сказал он, — но время от времени в голову ему приходят странные мысли, и тогда он делает нелепые вещи; именно поэтому я весьма сожалею, что не могу присутствовать на концерте, так как меня он сильно побаивается, и сам знает почему! К чести его я должен сказать, что эти проказы не духовного, а скорее физического порядка, они свойственны его природе; если ему, господин бургомистр, взбредет на ум ни с того ни с сего усесться на нотный пюпитр, или во что бы то ни стало провести смычком по контрабасу, или еще что-нибудь в этом же роде, то будьте так любезны, развяжите немножко его высокий галстук, чтобы он был посвободнее, а если и тогда он не уймется, снимите его вовсе. Вот увидите, каким он сразу станет послушным и чинным!
