Волшебные сказки. Преступление лорда Артура Сэвила (Илл. Ж. М. Зинченко) - Уайльд Оскар (читать полную версию книги .TXT) 📗
— Глядите! — воскликнул вдруг один из близнецов, выглянув в окно, чтобы определить, в какой части замка находится каморка. — Глядите! Сухое миндальное дерево расцвело. Сейчас луна, и мне хорошо видны цветы.
— Бог простил его! — сказала Виргиния, вставая, и лицо ее словно озарилось лучезарным светом.
— Вы ангел! — воскликнул молодой герцог, обнимая и целуя ее.
Четыре дня спустя после этих удивительных событий, за час до полуночи, из Кентервильского замка тронулся траурный кортеж. Восемь черных коней везли катафалк, и у каждого на голове качался пышный страусовый султан; богатый пурпурный покров с вытканным золотом гербом Кентервилей был наброшен на свинцовый гроб, и слуги с факелами шли по обе стороны экипажей. Процессия производила неизгладимое впечатление. Ближайший родственник усопшего лорд Кентервиль, специально прибывший на похороны из Уэльса, ехал вместе с маленькой Виргинией в первой карете. Потом ехал посол Соединенных Штатов с супругой, за ними Вашингтон и три мальчика. В последней карете сидела миссис Эмни — без слов ясно, что, поскольку привидение пугало ее больше пятидесяти лет, она имеет право проводить его до могилы. В углу погоста, под тисовым деревом, была вырыта огромная могила, и преподобный Огюстус Демпир с большим чувством прочитал заупокойную. Когда пастор умолк, слуги, по древнему обычаю рода Кентервилей, потушили свои факелы, а когда гроб стали опускать в могилу, Виргиния подошла к нему и возложила на крышку большой крест, сделанный из белых и розовых цветов миндаля. В этот миг луна выплыла тихо из-за тучи и залила серебром маленькое кладбище, а в отдаленной роще раздались соловьиные трели. Виргиния вспомнила про Сад Смерти, о котором рассказывал дух. Глаза ее наполнились слезами, и всю дорогу домой она едва проронила слово.
На следующее утро, когда лорд Кентервиль стал собираться обратно в Лондон, мистер Отис завел с ним разговор о драгоценностях, подаренных Виргинии привидением. Они были великолепны, особенно рубиновое ожерелье в венецианской оправе — редкостный образец работы XVI века; их ценность была так велика, что мистер Отис не считал возможным разрешить своей дочери принять их.
— Милорд, — сказал он, — я знаю, что в вашей стране закон о «мертвой руке» распространяется как на земельную собственность, так и на фамильные драгоценности, и для меня не составляет сомнения, что эти вещи принадлежат вашему роду или, во всяком случае, должны ему принадлежать. Посему я прошу вас забрать их с собою в Лондон и впредь рассматривать как часть вашего имущества, возвращенную вам при несколько необычных обстоятельствах. Что касается моей дочери, то она еще ребенок и пока, слава богу, не слишком интересуется всякими дорогими безделушками. К тому же миссис Отис поставила меня в известность, — а она, могу похвастаться, провела в юности несколько зим в Бостоне и прекрасно разбирается в искусстве, — что за эти безделушки можно выручить солидную сумму, и я, как вы сами понимаете, никогда не соглашусь, чтобы они перешли к нашей семье. Да и вообще вся эта бессмысленная мишура, необходимая для поддержания достоинства британской аристократии, совершенно ни к чему тем, кто воспитан в строгих и, я бы сказал, неувядаемых принципах республиканской простоты. Не могу, впрочем, умолчать о том, что Виргинии очень хотелось бы сохранить, с вашего позволения, шкатулку в память о вашем несчастном заблудшем предке. Вещь эта старая, ветхая, и вы, быть может, исполните ее просьбу. Я же со своей стороны крайне удивлен, признаться, что моя дочь проявляет такой интерес к средневековью, и способен объяснить это лишь тем, что Виргиния родилась в одном из пригородов Лондона, когда миссис Отис возвращалась из поездки в Афины.
Лорд Кентервиль с должным вниманием выслушал почтенного посла, лишь изредка принимаясь теребить седой ус, чтобы скрыть невольную улыбку. Когда мистер Отис кончил, лорд Кентервиль крепко пожал ему руку.
— Дорогой сэр, — сказал он, — ваша прелестная дочь немало сделала для моего злополучного предка, сэра Симона, и я, как и все мои родственники, весьма обязан ей за ее редкую смелость и самоотверженность. Драгоценности принадлежат ей одной, и если бы я забрал их у нее, я проявил бы такое бессердечие, что этот старый грешник через две недели, самое позднее, вылез бы из могилы, дабы отравить мне остаток дней моих. Что же касается их принадлежности к майорату, то в него не входит вещь, не упомянутая в завещании или другом юридическом документе, а об этих драгоценностях нигде нет ни слова. Поверьте, у меня на них столько же прав, сколько у вашего дворецкого, и я не сомневаюсь, что, когда мисс Виргиния подрастет, она с удовольствием наденет эти украшения. К тому же вы забыли, мистер Отис, что купили замок с мебелью и привидением, и к вам отошло тем самым все, что принадлежало привидению. И хотя сэр Симон проявлял по ночам большую активность, юридически он оставался мертв, и вы законно унаследовали все его состояние.
Мистер Отис был весьма огорчен отказом лорда Кентервиля и просил его еще раз хорошенько все обдумать, но добродушный пэр остался непоколебим и в конце концов уговорил посла оставить дочери драгоценности; когда же весной 1890 года молодая герцогиня Чеширская представлялась королеве по случаю своего бракосочетания, ее драгоценности оказались предметом всеобщего внимания. Ибо Виргиния получила герцогскую корону, которую получают в награду все добронравные американские девочки. Она вышла замуж за своего юного поклонника, едва он достиг совершеннолетия, и они оба были так милы и так влюблены друг в друга, что все радовались их счастью, кроме старой маркизы Дамбльтон, которая пыталась пристроить за герцога одну из семи своих незамужних дочек, для чего дала не менее трех обедов, очень дорого ей стоивших. Как ни странно, но к недовольным примкнул поначалу и мистер Отис. При всей своей любви к молодому герцогу, он, по теоретическим соображениям, оставался врагом любых титулов и, как он заявлял, «опасался, что расслабляющее влияние живущей наслаждениями аристократии может поколебать незыблемые принципы республиканской простоты». Но его скоро уговорили, и, когда он вел свою дочь под руку к алтарю церкви св, Георгия, что на Ганновер-сквер, во всей Англии, мне кажется, не сыскать было человека более гордого собой.
Когда кончился медовый месяц, герцог и герцогиня отправились в Кентервильский замок и на второй день пошли на заброшенное кладбище близ сосновой рощи. Долго не могли они придумать эпитафию для надгробия сэра Симона и под конец решили просто вытесать на ней его инициалы и стихи, написанные на окне библиотеки. Герцогиня убрала могилу розами, которые принесла с собой, и, постояв немного над нею, они вошли в полуразрушенную старинную церковку. Герцогиня присела на упавшую колонну, а муж, расположившись у ее ног, курил сигарету и глядел в ее ясные глаза. Вдруг он отбросил сигарету, взял герцогиню за руку и сказал:
— Виргиния, у жены не должно быть никаких секретов от мужа.
— A y меня и нет от тебя никаких секретов, дорогой Сесиль.
— Нет, есть, — ответил он с улыбкой. — Ты никогда не рассказывала мне, что случилось, когда вы заперлись вдвоем с привидением.
— Я никому этого не рассказывала, Сесиль, — сказала Виргиния серьезно.
— Знаю, но мне ты могла бы рассказать.
— Не спрашивай меня об этом Сесиль, я правда не могу тебе рассказать. Бедный сэр Симон! Я стольким ему обязана! Нет, не смейся, Сесиль, это в самом деле так. Он открыл мне, что такое Жизнь, и что такое Смерть, и почему Любовь сильнее Жизни и Смерти.
Герцог встал и нежно поцеловал свою жену.
— Пусть эта тайна остается твоей, лишь бы сердце твое принадлежало мне, — шепнул он.
— Оно всегда было твоим, Сесиль.
— Но ты ведь расскажешь когда-нибудь все нашим детям? Правда?
Виргиния вспыхнула.
