Сказы и сказки - Писахов Степан Григорьевич (читать полные книги онлайн бесплатно .txt) 📗
На другой день ходил главными улицами. Помню: в комфортабельную квартиру зашел, а потолки трясутся, в шкапах посуда говорит… Спрашиваю:
— Что это у вас, кабыть… последний день Помпеи?
— Это у нас пенсионер Иван Авдеич физкультурой занимается. По своему этажу кровать с перинами катает.
«Нет, моя жемчужина сюда не закатилась».
В обед на реку выгулял, тут кафе «Ледовитый океан». У ворот старинна избушечка, кабыть из-под ягой бабы. Постучался:
— Хозяйка жива?
— Жива маленько-то…
Хорошенька беленька старушоночка у оконца вяжет. И котенок у печки из чашечки лапкой ест.
— Бабушка, я не гадать.
— Что тут гадать, без гаданья видать. Нарядной, взволнованной, судьбу свою ищешь.
— Бабушка, я остался без невесты!
— Значит, курвяга кака-нибудь.
— Нет, уж всех честнее да прекраснее!
— У тебя-то, дитя, простота в лице детская, ненаглядная. Ежели она стоющая женщина, ты у ейного сердца прижат.
— Потеряю ее — буду пить, в карты играть!
— Не дичай. Праведна любовь не потеряется.
— На тебе, бабушка, на гостинцы.
— Не надо, не надо! Свадебного принесешь, пряничков мятных.
Как меня эта маленькая старушка развеселила! А к вечеру еле ноги перекладываю: новые ботинки жмут. О полночь в Лодейну улицу выбрел. Над городом тихо припало. Солнце присело на воды, как утка. Вот и дом № 18, а как зайдешь… Стою, булочку доедаю. А на крыльце человек и пошевелился. Вам кого?
— Дозвольте с вами на крылечке посидеть, опоздал на пароход.
— Даже прилечь не угодно ли! Вот вам оленья постель. Я как выпью, меня женка всегда на улицу выгонит и постелю высвиснет. Для гостя можно бы в избу поколотиться, да боюсь, чем бы не огрела…
А я на оленину пал, пальтишком накрылся… Как у мамы за пазушкой.
Пароходные свистки разбудили. В горницах хозяева ругаются. Больше слыхать выговор женственный, полный, окатистый. Я застегнулся да наутек… И не поблагодарил. А день серый, с дождем. Поглядел на себя: весь в оленьей шерсти. О, кто бы меня шомполом оловянным настегал! За тенью гоняюсь, за ветрами бегаю. А тут и городу конец; невеличка осталась Кузнечевская слободка. Домишки, как коробки, худые, а нельзя не пройти. По дороге канава: с горы вода летит, льет. Мостик был, да сплыл. Я размахнулся да — р-раз на ту сторону. Тут оступился, каблук отсадил и карман оторвал. А глины на ногах, на боках!… Тут я духом упал, тут весь форс потерял.
«Эх, Митя, Митя!… Век над людьми смеялся, теперь сам всех насмешил!»
И поворотил я обратно — скорее бы на пароход да домой. Плакать не плачу, а слеза бежит.
«Эх, Машенька Кярстен, потерял я тебя!…»
А поперек дороги под старым карбасом сапожник, как в магазине, сидит. Тремя гвоздиками прихлопнул мне каблук.
— Мастер, вы худо сделали.
— Худо сделал, дак и опять ко мне прибежишь. Крепко сделаешь, дак и без денег сиди…
— Мастер, вы мне карман не прилепили хоть на живую бы нитку.
— Наша фирма этими пустяками не занимается. Эво где, за углом, портниха живет, дом номер восемь.
Дай схожу, хоть пальто зашьет да почистит, а то хуже пьяного… Дом номер восемь… Крылечко и сены чистенькие, половички тканые. За дверью швейна машина стучит. Поколотился.
— Зайдите.
За порог ступил, у оконца… она!
… Радость любезна бывает слезна… Захватилась за меня, руками за шею напала.
— Вы въявь ли мне видитесь?! Не во сне ли мне кажетесь?!
— Машенька, в день веселья моего не плачь!
— Жить-то начинать без вас тошно было! Как в погребу сидела, с вами рассталась…
— Я-то тебя искал, в домах заблудился, в дождях замочился. Дому номер наврали: надо восемь — восемнадцать сказали…
Третий год с нею живу. Каждый день, как в гостях, гощу.
Така хозяюшка, така голубушка!… На пароходе со мной в море выпросится.
— Машенька, там тебя заплеснет валом.
— Митенька, ты меня крепче держи-то.
Смывалиха встретилась:
— Поздравляю, Митенька! Умно ты родился, да умно и женился.
— Соврала номер-то, вралья редкозубая!
— Забы-ыла!…
Дождь
Эта оказия случилась годов за восемьдесят назад. Красильщики Фатьян с подмастерьями Тренькой да Сенькой Бородатым карбасом по. Северной реке причаливали к деревням, красили портна, набивали узором полотна. Бабы платились тем же полотняным тканьем, и дальновидный Тренька ругал мастера:
— Выискал ты реку, дядюшка Фатьян. Преудивленные народы: без денег обитают.
Фатьян отмахивался:
— Молчи ты, хилин рассудительный. Наша-то река с деньгами живет? Здесь смолу курят, мы холсты красим: денег класть не во что, кошелька купить не на что… Ужо выплывем к Архангельскому городу, холсты продадим, в барышах домой воротимся.
Архангельск встретил неприветливо. Дул шелоник — на море разбойник. Тренька с Сенькой сроду не видали моря. Боязливо слушали россказни о кораблекрушениях. Впрочем, всякий день бегали дивиться морскому чуду — пароходу. Пароход был в диковину не только деревенскому парнишке.
А Фатьяну было не до диковинок. Цены на деревенские холсты явились невыгодны. Фатьян не спал ночами, раздумывал, как быть с товаром. В таких заботах встретил земляка, именитого человека из города. Земляк выслушал Фатьяна и сказал:
— Через пять недель на острове, у морского лесопильного завода, состоит гулянье. При заводе слобода. Слобожанки — щеголихи, а купить нарядов негде. Купцы не ездят; срочных рейсов нет. У тебя, Фатьян, полотняный припас есть, набивные снасти есть. Напечатай своих ситцев, сплавай на гулянье. Я ради старого знакомства похлопочу тебе право поставить балаган у лесопильного завода.
Фатьяну совет полюбился. Заложил земляку свой карбас, купил хороших красок и дорогой олифы. Снял у бабушки-задворенки на огороде избушку и скорым делом стал печатать ситцы. Работали на совесть, чтобы прочно было и пригоже. От всего усердия стараются. Стукают да стукают тяжелыми узорными досками, пот в башмаки бежит, а мастера, как дети, как художники, веселятся незайтеливыми птичками-цветочками, корабликами-домиками. Мастера любили работу, и работа удавалась. Тоже, значит, мастеров любила.
Работали — как песню пели. Но лишь только разговор заходил, что надобно плыть в море, начинались споры. Тренька бубнил:
— Эстолько товару наработано. А морем поплывем, кораблик заплеснет валами. Товар замокнет, заплесневеет, запихтевеет… Тогда куда мы, человеки разоренные и много должные?
Сенька, молодой курносый парень с рыжей бородищею, добавлял свои резоны:
— Мне мама дальше Архангельского города плавать не велела.
Фатьян разгорячился:
— Один уеду! Околевайте без меня.
— Одного тебя не пустим. Не дадим тебе кукушкой в море куковать.
Приятели согласились неожиданно:
— Вези нас, дядюшка Фатьян, на пароходе. Пароход нам понравился.
Смех с ними и грех, а дело править надобно. Два-три раза сходил Фатьян в приказ с подарками, получил именное право. Приказные говорят:
— За твою добродетель тебе такое скорое доверие. И поручитель у тебя добрый. А некоторый иноземец с весны в эту поездку домогается. Ему от нас ответа нет
Фатьян из приказа зашел в трактир, сел в уголок, сердито разглядывал гербовый лист с печатью: «Пропали бы вы кверху ногами с вашим доверием!… Столько товару нет, сколько пошлин правите».
В трактире привелись три иноземца. Старший, с виду опытный, бывалый, сунул нос в Фатьянову бумагу, пробежал ее бойко глазом и расплылся в улыбку:
— Любопытствуем сделать с вами знакомство, мистер Фатьян. Дозвольте представиться: Гарри Пых, мануфактур-советник, иностранец. Желаю выпить за успех вашего предприятия.
Он выудил из заднего кармана штоф, налил полстаканчика себе и стакан Фатьяну.
— Прошу, мистер Фатьян. Ваше здоровье!
Фатьян недоуменно мигал глазами, отказаться не посмел:
— Покорнейше благодарю, мистер Пыхов. Равным образом и вам желаю… Какой державы будете?
— Верноподданный заморских королей.
