Сказки - Писахов Степан Григорьевич (читать книги без .txt) 📗

А я парю– хвошшу да пары поддаю! Старье только покряхтыват.

Как отпарю две пары – на веревке вниз спушшу. Двери банны настежь отворю – пар стариковской тучей толстой выпрет. А родня стариков, что парились, – подхватят тучу вилами да граблями и волокут на свое поле. Там туча поостынет и дождем теплым падет.

Столько в тот год у нас наросло, такой урожай был, что сами были сыты и всю округу прокормили.

Поп Сиволдай большу сердитость на меня заимел, в город побежал, начальству жалился на меня да баней зеленой хвастался.

– Вот у нас в Уйме кака нова баня! Растет, зеленеет и тень дает. В бане паримся, а около в тени прохлаждаемся!

Начальству захотелось в экой бани париться. К нам послали полицейских, дьячков да мелких чиновников. Всяко начальство – своих: у кого кто под рукой. Набежали полицейские, дьячки, мелки чиновники, стали баню топить. Моего согласья не спрашивали.

Я дело задумал и для виду оченно согласен баню топить и говорю хлопотунам:

– Для ваших начальников поповских, полицейских, чиновничьих надобно баню самолутче натопить да наладить пар подходяшшой, а здоровей пивного нет пару никакого.

Приташшил я летного пива, цельной бочонок не пожалел. Летным пивом пару наподдавали. Начальство наехало, в баню париться вызнялось. С банных стен все ветки обломали на веники.

Я дверь припер покрепче, столбы, на которых баня высилась-росла, подпилил. Летно пиво баню надуло, сделало баню летательной.

Баня крутанулась, с места сорвалась, понеслась – фыркнула, только ветер сделала! Моряки сказывали, что в море баню кинуло.

Нам все одно куды, лишь бы от нас подальше да другим хорошим людям не на помеху.

Чайны чашки ручки в бок изогнули, на блюдечках подскакивают, донышками побрякивают и поют:

Чайник, старший из самоваровых робят, пошел по столу чаем засыпаться и широким боком нос отбил молочнику. Молочник заплакал, молоко пролилось.

Самовар закипел, пар пустил, песней забурлил, конфорку одел, ручки растопырил и на стол стал.

Чайник к папе подбежал, чай заварил, на конфорку скочил, крышкой прихлопыват, папе подпеват.

Пошел чайник чай разливать, а сахарница на пути подвернулась и чайнику рыло отбила.

Когда молочнику нос отбили, так как так и надо, только в сторону отодвинули, а как чайнику рыльце разбили – все в беспокойство пришли. Чайнику сделали рыльце новое – серебряное, по пути и молочнику сделали серебряный нос.

Чай отпили. Самовар кланяться стал, задние ножки приподымат, конфоркой киват, этим показыват:

Чайны чашки вымылись, вытерлись, в буфете на блюдечках спать повалились. Чайник вытрясся, намылся и тоже в буфет спать пошел. А молочник на холод вынесли, чтобы не скис. Молочник обиделся, хотел было уйти в кофейну семью, да вспомнил, что кофейник высоко нос задират и чашки кофейны маленькой разговор кофейной заводят на час, а чайной разговор заведут с утра до вечера, – остался в своей семье.

Раз тетка Бутеня в гости пришла. Чай-то уж допивали, самовар поклоны отвешивал, задни ножки подымал, конфоркой кланялся, за компанию благодарил.

Тетку Бутеню зовут за стол садиться, чаю напиться, горячим согреться.

Бутеня чай пьет помногу, пьет подолгу. Самовару хлопотно, надо доливаться, надо догреваться, и не одиножды. Тетка и к столу не подходит и с обидой говорит:

– Благодарю за приглашение, благодарю за угошшение. Из пустого самовара не напьешься, у холодного самовара не согреешься.

Самовар со стола скочил, водой долился, подогрелся.

Самовар закипел, на стол сел, недолго пел – опустел и опять долился. А тут новой гость – поп Сиволдай. Самовар опять долился, подогрелся, а не хочет для попа песни петь, не хочет громко кипеть. Жару много в самоваре, вода кипит, вода клокочет, разорвать его хочет. Самовар зажмурился, пару не показыват. Попу Сиволдаю налили чаю в большую чашку. Поп думат, самовар-то холодный, взял чашку, рот открыл во всю ширину и чохнул в себя всю чашку разом.

Так ожегся, что ни кричать, ни мычать не может, рот не закрыват, руками размахиват и – бегом из дому.

Потом мы узнали: поп Сиволдай двадцать верст пробежался, отдышался, в других гостях едой вылечился. Попы живучи были.

На радостях, что от попа избавились, чайны чашки на блюдечках приплясывали, чайник по столу кругом пошел, чай разливал, молочник с чайником в паре молоко подливал.

Самовар в тот раз долго кипел, новые песни свистел.

До чего бабы за разговором время теряют! Теперь-то всяка делом занята, дело подгонят, а в прежню пору у них времени для пустого разговору много было. Разговор начинали чинно, медленными словами, а как разгонятся, – ну, и затараторят, от слов брякоток пойдет, бывало.

Перед моей избой столкнулись попадья Сиволдаиха и модница из городу. Им бы идти куда ни на есть, – ну, к той же попадье, да там за самоваром и говорили бы, сколько хотели. Но обе, вишь ты, торопились. Остановились на два слова, начали чинно, и обе в один голос и как одно длинно слово протянули:

– Здравствуйте-как-поживаете-благодарю-вас-ничего!

И всякое другое для разминания языка.

Вскорости заговорили громче, громче и затрешшали, будто зайцев загоняют.

Я час терпел, думаю умом: наговорятся, разойдутся. Второй час прошел. Я ничего делать не могу, в ушах шум, гул. Повязал голову жониной кофтой ватерованной, закутал фартуком.

А под окном громче заговорили, в спор вошли, на крик перешли.

Я на чердак вылез с ушатом воды и из чердашного окошка стал водой поливать.

Бабы зонтик растопырили и еще громче заголосили.

Хватил я лопату – да песком, что на чердаке над потолком был. Лопатой сгреб – да в окошко, да на Сиволдаиху и на городску модницу! Сыпал, сыпал! Слышу – стихло: ушли, значит.

Я умаялся, прилег отдохнуть. И только разоспался по-хорошему – слышу шум-звон. Что тако?

А это поп Сиволдай в колокол звонит, попадью ишшет. Из города прибежали – модницу ишшут. Ко мне урядник колотится, ругается, велит кучу песку с улицы убрать.