Кубанские сказы - Попов Василий Алексеевич (читаем книги .txt) 📗
Сказ о коммуне «Набат»
В станице Брюховецкой, в просторном станичном парке, есть братская могила, на которой никогда не увядают цветы. Наши пионеры проводят у этой могилы торжественные сборы. Возле нее в Октябрьский и Первомайский праздники собираются на митинги колхозники. Перед нею снимают шапки старые, седоусые казаки. Здесь, под высоким могильным холмом, спят те, кто кровью и жизнью своею осветили нам путь-дороженьку к коллективному труду и общему счастью… А дело было так…
В скорости после того, как вышибли красные полки с кубанской земли белогвардейскую нечисть, появился в Брюховецкой балтийский матрос. Худое лицо его перекрещивали два багровых шрама от сабельных ударов, белогвардейская пуля засела в правой ноге, грудь пробита штыком. Весь изранен был матрос в боях с беляками, но живым огнем горели его веселые карие глаза и билось в груди горячее сердце коммуниста.
Пожил он в станице, осмотрелся, сдружился с нашими ревкомовцами и чоновцами.
А потом как-то собрал всех станичных батраков и бедняков и предложил им:
– Давайте, товарищи, жить так, как призывают коммунистическая партия и товарищ Ленин! Дружной коммуной, коллективом единым, чтобы один за всех и все за одного.
– Как это? – не поняли некоторые. Тряхнул матрос смоляным чубом и пояснил:
– Знаете вы, что в двадцати верстах от станицы есть остров в плавнях, а на нем монастырь. Побывал я гам недавно. Богато жили, видать, паучки-крестовички! Дома – кирпичные, вокруг обнесены крепкой каменной стеной. Сад такой, что лучше не найдешь. Поля, огороды, коровы… Одним словом – благодать! А живет сейчас в том монастыре всего девять монахов – те, которые посмирнее. Остальные – кто с белыми ушел, кто в банды подался. Вот я и предлагаю создать там коммуну, хозяйствовать сообща. И пусть коммуна наша всей Кубани показывает путь к счастливой коллективной жизни.
Зашумел тут народ, вопросы посыпались со всех сторон. И на все эти вопросы давал матрос добрые ответы, только иногда закатывался он отрывистым кашлем, и тогда темнело его худое лицо.
– А как назовем мы нашу коммуну? – спросил один из батраков.
Ярким солнечным светом вспыхнули глаза матроса.
– Назовем мы ее «Набат»! Пусть весть о ней по всей кубанской земле несется, как набат, гремит и людей на новую жизнь поднимает…
Через несколько дней в старом монастыре появились новые жители. Под строгими сводами монастырских коридоров колокольцами зазвенели детские голоса и смех. В бывших кельях хлопотали домовитые хозяйки, и под их руками хмурые темноватые комнатки превратились в уютные и веселые. Мужчины во главе с матросом с хозяйством знакомились – одни скотом любовались, другие – сады осматривали, третьи – плуги чинили. На колокольне, у старенького «Максима», дежурило двое зорких часовых, следивших за тем, чтобы из плавней не подобрались бы незаметно к монастырю бандиты.
Словно недобрые – черные вороны, нахохлившись, смотрели на веселую суетню девять монахов, еще оставшихся в монастыре. Шестеро из них были совсем древние, еле-еле ноги передвигали, а трое – еще молодые и крепкие.
Заметил их матрос, нахмурился и сказал:
– Вот что, святые отцы! Завтра же выбирайтесь отсюда подобру-поздорову! Чтоб и духом вашим чадным здесь не пахло!
– Да куда же мы пойдем? Да что мы делать будем? – запричитали монахи.
– А это – Не наша забота! – ответил матрос. – Учитывая вашу старость и слабость, отвезем мы вас завтра в Брюховецкую, а дальше – идите сами на все четыре стороны!
– Негоже делаете, гражданин начальник! – вдруг заговорил тихим, но внятным тенорком моложавый, русобородый монашек. – Мы все тоже желаем вступить в братскую семью трудящихся.
– Что это вы вдруг трудиться захотели? – недоверчиво спросил матрос.
– Мы и раньше трудились, – пояснил монах. – Я и мои друзья. – он указал на монахов помоложе, – к примеру, хорошие плотники. А среди наших -старцев добрые пчеловоды и садоводы найдутся.
– Ну и хорошо! – кивнул головой матрос, – Значит, не пропадете вы, святые отцы, найдете себе дело и в других краях,
– Никуда мы не желаем уходить, гражданин начальник! – тем же тихим голоском возразил монашек, окидывая коммунаров ласковым взглядом голубых глаз. – Здесь мы хотим трудиться, вместе с вами!
– Здесь вам делать нечего! – настаивал матрос.
– Не гони их, председатель, не надо! – вступился за монахов бывший батрак Семен Ревенко. – Пускай трудятся вместе с нами!
– Не верю я, чтобы трутни трудиться стали, – отрезал матрос и закашлялся. – А плохо будут работать – тогда и наладим их отсюда подальше! – предложил Семен. – Жалко ведь стариков. Пускай трудятся.
– Верно! Пускай остаются! Прогнать всегда успеем! – закричали коммунары.
– Ну что же! – вздохнул матрос. – Если народ так решил, оставайтесь…
А потом, отозвав Семена Ревенко в сторону, председатель сказал ему:
– Не верю я этим монахам. Кто бога часто поминает, у того всегда черт в душе. Следи за ними в оба глаза. Особенно за этим, сладкоголосым. Глаза у него какие-то блудливые.
Но монахи трудились так, что никто на них пожаловаться не мог. Старики хлопотали на пасеке и в саду. Молодые – плотничали, двери чинили, столы да табуретки для коммунаров делали.
Молодой монашек – Никодимом его звали – крепко сдружился с Семеном Ревенко. Когда на работу коммунаров наряжали, Никодим всегда просил послать его вместе с новым другом. Трудился он горячо, с охотой, хоть и не всегда получалось у него ладно. Косить начал – косу поломал, огород от сорняков поставили его очищать – рассаду повредил.
– Да, не плотницкое это ремесло! – качал головой монашек. – Не приходилось мне раньше хлеборобскую работу делать.
– Так шел бы ты плотничать вместе со своими друзьями.
– Нет! – качал головой Никодим. И его голубые глаза светились вкрадчивой лаской. – Я с тобой лучше… Люблю я тебя, друг Семен, сразу полюбил, когда ты во мне человека увидал.
– Ну, что там! – смущался Ревенко.
А монашек начинал рассказывать, как его мальчонкой – малолетком привели в этот монастырь, как издевались над ним монахи, как он плотницкому ремеслу выучился.
По вечерам, после работы, сходились коммунары в саду и начинали песни петь. То хором, то в одиночку пели. То польется, полетит над плавнями старая запорожская песня о казаках, изнывающих в турецкой неволе, о сизой кукушке – зозуленьке, стонущей поутру. То звучит задумчивая кубанская песня о казаке, потерявшем свою любимую. И каждый вечер просили коммунары спеть молодого монашка.
Был у Никодима голос мягкий и ласковый, словно медовый. Тихо и вкрадчиво входил он в людские сердца и рождал в них умиление и легкую грусть. Пел монашек добрые русские песни – о стежках-дорожках, о сердечке, дрожащем точно осенний лист, пел, плотно закрыв свои голубые глаза и чуть-чуть раскачиваясь из стороны в сторону.
Дружно трудились коммунары, дружно жили, дружно отдыхали. И добрые вести о коммуне «Набат» неслись по кубанской земле. Даже колючий и раздражительный матрос – председатель коммуны – и тот окреп, поздоровел и стал добродушнее. Собрала коммуна неплохой урожай, от скота получился добрый приплод. Даже мелкие неполадки – то, что несколько коров отравилось какой-то вредной травой или что одна скирда сена сгорела по неизвестной причине – не портили радостного настроения коммунаров.
Вначале, сразу же после переселения, бандиты есаула Рябоконя, что прятались в плавнях, несколько раз пытались нападать на коммунаров. Но дозорные смотрели зорко, на все работы выходили коммунары с винтовками, давали жестокий отпор бандитам. И к лету стало совсем тихо, словно исчезла банда из плавней.
В самую хорошую пору посеяли коммунары озимые. И сейчас же, как по заказу, начали по ночам перепадать тихие, теплые дожди. Днем солнце, а ночью дождик, мелкий, частый, как через сито. Было отчего радоваться хлеборобам!
В одну из таких темных, непроглядных ночей старшим по охране был назначен коммунар Семен Ревенко. Хотя в последнее время бандиты не показывались, но коммунары каждую ночь выставляли караулы – одного посылали на колокольню, к пулемету, другой дежурил на крыше столовой, двое караулили возле стены, окружавшей двор, и еще один – у тяжелых, железных ворот, которые на ночь задвигались изнутри крепким засовом.
