Сказки Вильгельма Гауфа - Гауф Вильгельм (читать онлайн полную книгу .txt) 📗
Но незнакомец пробормотал что-то на непонятном языке.
— Это мой племянник, — сказал чужой, суя привратнику деньги, — он не понимает по-немецки и ворчит на своем родном языке за то, что вы долго нас задерживаете.
— В таком случае он может ехать и без виду, — отвечал часовой. — Он у вас остановится?
— Да, и вероятно пробудет здесь довольно долго.
Караульный пропустил, не возражая более, но бургомистр и весь город были недовольны таким нелюбознательным привратником. Хотя бы он запомнил, что сказал племянник «чужого», можно бы узнать по крайней мере на каком языке; но привратник уверял, что он доселе такого языка и не слыхивал, но вероятно это был английский; незнакомец проговорил что-то в роде «God dam». Поэтому решено было, что племянник англичанин, и весь город стал толковать о молодом англичанине. Но и тот не показывался, равно как и дядя его. Не смотря на это, о нем говорили в городе еще больше чем о дяде. По временам из их дому слышались крики, шум, возня, видели как молодой англичанин в красном фраке и зеленых панталонах, бегал по всем комнатам от окна к окну, дядя в красном халате спешил за ним с плеткою в руках. Казалось, слышались даже удары плети и затем раздавались жалобные стоны. Такое обхождение дяди с племянником возмущало горожан, особенно разжалобились барыни и умоляли бургомистра вступиться в это дело. Тогда бургомистр написал незнакомцу письмо, в довольно жестких выражениях, предупреждая, что если он не изменит такового жестокого обращения с племянником своим, то этим заставит бургомистра взять молодого человека под свое особое попечение.
Каково же было удивление бургомистра, когда к нему явился лично сам «чужой», в первый раз через десять лет. Он вежливо извинился перед бургомистром за беспокойство, причиненное ему, и объяснил, что племянника ему доверили сами родители, прося строго держать его. «Он очень строптив и с ним нельзя иначе», — пояснил дядя, добавя притом, что теперь он дает ему уроки немецкого языка, который тому плохо дается, но что без этого его нельзя вывести в свет. Бургомистр остался очень доволен таким объяснением и в тот же вечер поспешил передать всему обществу эту важную новость. — «Я надеюсь, что он скоро будет бывать у меня, как только научится немножко по-немецки», — с важностью добавлял бургомистр.
С этих пор горожане переменили мнение о «чужом»; никто более не говорил о жестокости его, все находили, что он очень милый человек, жаль только, что немножко дик; когда же раздавался жалобный визг несчастного племянника, то грюнвизельцы более не останавливались под его окнами, а проходя мимо говорили коротко, что это урок немецкого языка. Месяца через три немецкий язык был по-видимому изучен, потому что дядюшка озаботился о дальнейшем воспитании своего племянника. В городе жил какой-то несчастный француз, который учил плясать всю молодежь. Дядя послал за ним, предложил ему давать уроки племяннику, сказав ему, что племянник этот, хотя и ученый человек, но танцевать вовсе не умеет, он учился у какого-то странного учителя и у него преуморительные приемы и ухватки. Если учитель берется за такие трудные уроки, то ему дядя будет щедро платить. Учитель согласился и уроки начались. Француз не мог надивиться на странного племянника, являвшегося всегда в красном фраке, зеленых панталонах, завитой, в лайковых перчатках. Говорил он мало и невнятно, при начале урока бывал послушен, но потом на него точно что находило; он бесился, бегал, прыгал; если его учитель останавливал, то он пускал в него туфлею и бежал на четвереньках по всей комнате. Тут появлялся дядя его в красном халате и золотой ермолке на голове и, не говоря дурного слова, стегал своего племянника плетью; тот в бешенстве прыгал по комодам и шкапам, крича что-то на неизвестном языке, но дядя не смущался: ловил племянника за ногу, стаскивал его на пол, и наказав его хорошенько, отпускал, наперед туго затянув ему галстук.
Когда же учитель довел ученика до того, что потребовалась для урока музыка, то ученик будто переродился. Наняли музыканта, посадили его на столе пустой залы, нарядился учитель дамою; хозяин дома дал ему платье и шаль, и вот ученик пригласил его на вальс.
Учитель пошел и был жизни не рад. Ученик как бешеный вертел его, крепко сжав в своих объятиях и не смотря на просьбы, вздохи, даже вопли учителя, вертел его до тех пор, пока музыкант не умолк и учитель не упал без чувств.
Тяжелы были бедному старику такие уроки, но отказаться от хорошей платы ему также не хотелось и он терпел все из-за денег и угощения.
Слыша об этих уроках, грюнвизельцы по своему толковали, по своему они находили в ученике большую склонность к общественным увеселениям, и при бедности кавалеров, дамы наперед уже радовались такому горячему танцору.
Однажды утром кухарки, возвратясь с базару, передали каждая своей госпоже важную новость: что у дома «чужого» стояла великолепная карета с зеркальными окнами и с лакеем на запятках; люди видели как в карету сели два господина, один вероятно хозяин дома, другой — племянник его, дверцы захлопнулись, ливрейный лакей вскочил на запятки и карета покатилась. О чудо! — прямо к дому бургомистра.
Услышав это, хозяйки посбросили кухонные фартуки и утренние чепцы; поднялись суматоха и уборка жилой комнаты, которая превращалась в приемную.
— Наверное приедут и к нам, — говорили они, — старый чудак вывозит племянника в свет, жил целые десять лет, нога его не была у нас, а теперь надумался! Ну да ничего, ради племянника все можно простить: он, говорят, премилый молодой человек!
Так говорили жены, матери, прося дочерей и сыновей своих держать себя прилично и вести отборные речи. И в самом деле, барыни не ошиблись: дядя возил племянника по всему городу, не обойдя никого.
Всем они нравились; все жалели, что раньше не познакомились с новоприезжими. Дядя был почтенный, пожилой человек, очень положительный, с твердыми убеждениями и здравыми понятиями. Разговор шел о погоде, о прекрасной местности, о летних увеселениях и загородных прогулках, обо всем дядя судил разумно и толково. А племянник? Он очаровал всех поголовно; не то чтобы он был хорош собою: нижняя часть лица у него слишком выступала вперед, цвет кожи был самый смуглый, он корчил рожи и щелкал зубами: но не смотря на это у него было что-то приятное и привлекательное. Он был жив и подвижен до невозможности, летал по комнате из угла в угол, бросался в кресла или на диван, задирал ноги, за что всегда дядя строго на него посматривал, протягивал ноги через всю комнату и все это находили очень милым и естественным: «Это обычай англичан, — говорили грюнвизельцы, оправдывая его, — они не смотрят ни на кого, англичанин готов растянуться на диване, не заботясь о дамах». И в самом деле как можно было обижаться, когда дядя в каждом доме предупреждал хозяйку, прося ее быть снисходительной к племяннику. «Он очень неловок, мало бывал с людьми, но я надеюсь, что он много выиграет от вашего общества и потому буду просить у вас милостивого позволения возить его иногда к вам в дом».
Таким образом племянник был введен в свет, и весь город ни о чем более не говорил как об этом важном событии. С этих пор дядя точно переродился: он стал бывать и в гостинице, где по вечерам сходилось все общество, и на кегельной игре, где племянник его отличался: он метко бросал, был один из лучших игроков, но и там чудил как и везде. Проедет иногда карета мимо, а он за ней, да взлезет на козлы, а то вдруг начнет кувыркаться, на голову встанет, ноги поднимет и болтает ими на воздухе. Дядя извинялся за племянника; но бургомистр, а за ним и все общество любезною улыбкою отвечали на такие извинения, прибавляя, что и сами были молоды, в свое время то же делали, и общему любимчику все сходило с рук.
Случалось правда, что на него втихомолку и сердились, но никто не смел слова сказать в осуждение молодому англичанину. Так например дядя брал его каждый вечер с собою в трактир, где племянник, хотя еще мальчишка, садился за газеты и слушая толки о политике, так грубо высказывал свое мнение, не вникая почти в смысл разговора, что этим часто обижал почтенных сограждан своих. Прошу не забыть, что это сказка, а не быль. Казалось, он был умнее всех и старых людей не хотел и слушать. Часто обиженный бургомистр садился с доктором за шахматы, но и тут англичанин не оставлял их в покое: он подсаживался к ним и с видом знатока осуждал игравших.
