Летящие сказки - Крапивин Владислав Петрович (читать книги онлайн без сокращений txt) 📗
— Как на подводных крыльях! — закричал я и от хохота повалился на спину, махая мокрыми ногами.
Нитка оборвалась, и башмак поплыл сам по себе. Потом его выудит вместо пескаря какой-нибудь незадачливый рыбак. Вот смешно будет!
Мы пролетели под старым деревянным мостом, который поскрипывал от тяжести грузовиков, и стали подниматься к заросшему откосу, где белели старинные стены и башни.
Воспоминание тускнеет, уходит, но радость не кончается. Я лежу и улыбаюсь в темноте. Потому что все равно это было. Пусть не сейчас, но было!
Понимаете, было!
Глава первая
Детство я провел в северном городке на берегу большой реки. Городок был деревянный, с дощатыми тротуарами вдоль тесовых заборов, с хитрыми узорами на древних, покосившихся воротах. За воротами скрывались просторные дворы. Они зарастали мягкой травой и одуванчиками, а по краям — непролазным репейником и крапивой. Во дворах стояли сараи и возвышались длинные поленницы сосновых и березовых дров. От поленниц пахло лесной чащей и грибами.
Здесь было такое раздолье для игр! Даже для футбола хватало места, если только никто не развешивал на веревках белье.
Конечно, были в городе и новые кварталы — крупноблочные пятиэтажные дома, будто сложенные из цветных кубиков. Встречались старинные кирпичные здания — с колоннами и узорными балконами. Но главным образом на улицах стояли одноэтажные и двухэтажные деревянные дома. Были они, впрочем, совсем не деревенские — большие, с окнами двухметровой высоты.
Улицы выходили к речному обрыву. На обрыве поднимался каменный монастырь, построенный по приказу царя Петра. Это был не просто монастырь, а крепость — с высокими стенами, с башнями, у которых темнели узкие прорези бойниц.
Над стенами и башнями, над церковными куполами возносилась белая колокольня с черными круглыми часами. Часы были громадные — метра три в диаметре. Жаль только, что они стояли.
Остановились они давным-давно, в девятнадцатом году, когда был бой между красными и белыми. Говорят, что на верхнем ярусе колокольни засел белогвардейский пулеметчик и держал под обстрелом полгорода. Никак его не могли выбить. Наконец из-за Каменного мыса выполз буксирный пароход, переделанный в канонерскую лодку «Мировая революция». С «Мировой революции» по колокольне шарахнула трехдюймовка.
Что там стало с пулеметчиком, никто не знает. А часы остановились, прощально позвенев колоколами. Их потом и не пытались чинить. Деревянные перекрытия и лестницы обгорели и рухнули. Попробуй доберись до часов. А если и доберешься, то как разгадать хитрости механизма? Его вручную точил и ковал из меди еще при Екатерине Второй какой-то мастер-самоучка. Чертежей-то он не оставил.
Да и до часов ли было? В тридцатых годах кто-то хотел вообще взорвать и разобрать на кирпичики весь монастырь, как взорвали несколько церквей. До этого, правда, не дошло, но и о ремонте никто не думал: были дела важнее — строили судоверфь и новый порт. Потом началась война, а после войны хватало других забот.
Вот так и получилось, что целых сорок лет на большущем циферблате, который висел над городом, как черная луна, стрелки показывали без пяти минут час.
Но даже и с такими часами колокольня была красива и знаменита. Особенно любили ее капитаны. Все теплоходы, которые шли вниз по реке, держали от Каменного мыса курс на колокольню. Она была на всех лоцманских картах.
Теплоходы проходили часто. Я и Виталька засыпали и просыпались под их протяжные, немного печальные гудки.
Мы с Виталькой жили вместе. По крайней мере летом. С тех пор как подружились. А подружились мы целую вечность назад — за два года до случая с ковром. Мне тогда не было и восьми лет, а Виталькины годы едва подтягивали к девяти. Он спас меня тогда. Это целая история, которая началась печально, а кончилась хорошо.
Когда меня еще не было на свете, мой отец воевал с фашистами. Он вернулся живой, но с пробитыми легкими. Сначала болезнь его не очень мучила. Он стал работать учителем физики, женился. Затем родился я. Годы шли спокойно. А потом вдруг болезнь открылась, и врачи ничего не смогли делать.
Почти три года мы с мамой прожили вдвоем. А когда я кончал первый класс, у нас дома появился дядя Сева. Всеволод Сергеевич. С пятилетней Ленкой. Он работал в управлении речного порта и носил фуражку с якорем.
Но ни эта фуражка, ни сам он мне не понравились. Все не понравилось. Даже то, что говорил он почти как папа — глуховато и с прикашливанием.
У него было худое лицо с бородкой, две прямые морщины над густыми бровями и большие коричневые глаза. Если не придираться, то вполне нормальное лицо, даже симпатичное. И глаза не сердитые, а наоборот. Он смотрел этими глазами на маму, как Данила-мастер на Каменный цветок. А на меня смотрел как-то виновато.
Ну и пусть! Мог бы и вообще не смотреть!
Не думайте, что я скандалил или дулся открыто. По утрам я говорил ему «здравствуйте», а вечером — «спокойной ночи». Я даже стал звать его не «Всеволод Сергеевич», а «дядя Сева». По маминой просьбе. Но когда дядя Сева пытался тронуть меня за плечо или погладить по голове, я шарахался, как от крапивы. Ничего не мог поделать с собой. Да по правде говоря, и не хотел.
А тут еще Ленка! Сразу прилепилась к маме. Будто бы век была ее дочерью! И говорить стала «мама». Я каждый раз вздрагивал, будто мне за шиворот падал таракан. Мама однажды взяла меня за локти, поставила перед собой и тихо сказала:
— Олежка, Олежка… Она же маленькая. А свою маму она и не помнит. Разве ты не понимаешь, как плохо без мамы?
Я понимал. Это я прекрасно понимал! Еще бы! В детском саду, даже в старшей группе, если мама задерживалась и вовремя не приходила за мной, я готов был удариться в слезы. А если мама вечером уходила в кино, я с головой, как в холодную воду, погружался в печаль.
Поэтому я проглотил комок и кивнул. Но хоть сто раз кивни, а ничего не поделаешь, если не проходит обида.
Ленку я не обижал. Иногда приходил даже в детский сад за ней. А один раз показал, как делают из бумаги двухтрубные пароходики. Но когда Ленка взяла без спросу моего фарфорового котенка и нечаянно грохнула о половицы, я не выдержал. Молча давясь слезами, я собрал осколки в газету (может, потом склею) и достал из-под дивана заброшенный школьный ранец.
Кроме осколков котенка я уложил в ранец свитер, книжку «Снежная королева», бутылку с водой, полбуханки хлеба, нарезанную ломтиками колбасу, спички и папину медаль «За победу» на черно-оранжевой ленточке. Потом вытащил из шкафа школьную форму: штаны с аккуратной заплаткой на левом колене, гимнастерку с пуговками, похожими на военные, только без звездочек, и ремень с латунной пряжкой. На пряжке — веточки, книга и буква «Ш». Форма эта, неуклюжая и тяжелая, как доспехи рыцаря, осточертела мне за долгие месяцы школьной жизни. Но что делать? Без теплой одежды в дальней дороге пропадешь.
— Ты в школу пойдешь? — подавленно спросила Ленка.
— Дура, — мстительно сказал я. — Кто это ходит в школу, когда каникулы?
Я вытер глаза, щелкнул пряжкой и сунул ноги в мамины резиновые сапоги. Сапоги были велики. Я отогнул голенища, и получились отвороты, как у охотников или мушкетеров. В правое голенище я сунул свой узкий тонкий кинжал, сделанный из ножовки для металла. У него была рукоятка, обмотанная изолентой, и перекладинка из медной проволоки. В левое голенище я опустил детскую лопатку.
А еще взял самодельное ружье с тугой резинкой. Оно стреляло скобками из алюминиевой проволоки. С десяти шагов такая скобка пробивала навылет плотный лист бумаги. Если попадешь зверю в глаз — тому сразу капут.
Не сказав больше Ленке ни слова, я ушел из родного дома. Ушел, грохоча сапогами и прощаясь с детством.
Я решил пойти за реку, в дальние леса. Там среди корней старого дерева я вырою землянку. Буду спать на подстилке из пахучей лесной травы, охотиться на зайцев, а по вечерам сидеть у маленького уютного костра, беседовать с верной собакой и читать ей сказку про Снежную королеву.
