Калоши счастья (пер. Ганзен, илл. Педерсен) - Андерсен Ханс Кристиан (мир книг .TXT) 📗

Он натолкнулся на полуотворённую дверь, из которой виднелся свет. Это была одна из харчевен тогдашней эпохи, нечто вроде нашей пивной. В комнате с глиняным полом сидели за кружками пива несколько шкиперов и копенгагенских горожан и два учёных; все были заняты беседой и не обратили на вновь вошедшего никакого внимания.

— Извините! — сказал советник встретившей его хозяйке. — Мне вдруг сделалось дурно! Не наймёте ли вы мне извозчика в Христианову гавань?

Женщина посмотрела на него и покачала головой, потом заговорила с ним по-немецки. Советник подумал, что она не понимает по-датски, и повторил свою просьбу по-немецки; это обстоятельство в связи с покроем его платья убедило хозяйку, что он иностранец. Ему не пришлось, впрочем, повторять два раза, что он болен, — хозяйка сейчас же принесла ему кружку солоноватой колодезной воды. Советник опёрся головой на руку, глубоко вздохнул и стал размышлять о странном зрелище, которое он видел перед собой.

— Это вечерний «День»? — спросил он, чтобы сказать что-нибудь, увидав в руках хозяйки какой-то большой лист.

Она не поняла его, но протянула ему лист; оказалось, что это был грубый рисунок, изображавший небесное явление, виденное в Кёльне.

— Вот старина! — сказал советник и совсем оживился, увидав такую редкость. — Откуда вы достали этот листок? Это очень интересно, хотя, разумеется, всё выдумано! Как объясняют теперь, это было северное сияние, известное проявление воздушного электричества!

Сидевшие поближе и слышавшие его речь удивлённо посмотрели на него, а один из них даже встал, почтительно приподнял шляпу и серьёзно сказал:

— Вы, вероятно, большой учёный, monsieur?

— О, нет! — отвечал советник. — Так себе! Хотя, конечно, могу поговорить о том и о сём не хуже других!

— Modestia 3 — прекраснейшая добродетель! — сказал собеседник. — Что же касается вашей речи, то mihi secus videtur 4, хотя я и охотно погожу высказывать своё judicium! 5

— Смею спросить, с кем я имею удовольствие беседовать? — спросил советник.

— Я бакалавр богословия! — отвечал собеседник.

Этого было для советника вполне довольно: титул соответствовал покрою платья незнакомца. «Должно быть, какой-нибудь сельский учитель, каких ещё можно встретить в глуши Ютландии!» — решил он про себя.

— Здесь, конечно, не locus docendi 6, — начал опять собеседник, — но я всё-таки прошу вас продолжать вашу речь! Вы, должно быть, очень начитаны в древней литературе?

— Да, ничего себе! — отвечал советник. — Я почитываю кое-что хорошее и из древней литературы, но люблю и новейшую, только не «Обыкновенные истории» 7, — их довольно и в жизни!

— «Обыкновенные истории»? — спросил бакалавр.

— Да, я говорю о современных романах.

— О, они очень остроумны и имеют большой успех при дворе! — улыбнулся бакалавр. — Королю особенно нравятся романы о рыцарях Круглого стола, Ифвенте и Гаудиане; он даже изволил шутить по поводу них со своими высокими приближёнными 8.

— Этого я ещё не читал! — сказал советник. — Должно быть, Гейберг опять что-нибудь новое выпустил!

— Нет, не Гейберг, а Готфрид Геменский! — отвечал бакалавр.

— Вот кто автор! — сказал советник. — Это очень древнее имя! Так ведь назывался первый датский типограф!

— Да, это наш первый типограф! — отвечал бакалавр.

Таким образом разговор благополучно поддерживался. Потом один из горожан заговорил о чуме, свирепствовавшей несколько лет тому назад, то есть в 1484 году. Советник подумал, что дело шло о недавней холере, и беседа продолжалась.

Мимоходом нельзя было не затронуть столь близкую по времени войну 1490 года, когда английские каперы захватили на рейде датские корабли, и советник, переживший события 1801 года, охотно вторил общим нападкам на англичан. Но дальше беседа как-то перестала клеиться: добряк бакалавр был слишком невежествен, и самые простые выражения и отзывы советника казались ему слишком вольными и фантастическими. Они удивлённо смотрели друг на друга, и, когда наконец совсем перестали понимать один другого, бакалавр заговорил по-латыни, думая хоть этим помочь делу, но не тут-то было.

— Ну что, как вы себя чувствуете? — спросила советника хозяйка и дёрнула его за рукав; тут он опомнился: в пылу разговора он совсем забыл, где он и что с ним.

«Господи, куда я попал?»

И голова у него закружилась при одной мысли об этом.

— Будем пить кларет, мёд и бременское пиво! — закричал один из гостей. — И вы с нами!

Вошли две девушки; одна из них была в двухцветном чепчике 9. Они наливали гостям и затем низко приседали; у советника дрожь пробежала по спине.

— Что же это такое? Что же это такое? — говорил он, но должен был пить вместе со всеми; они так приставали к нему, что он пришёл в полное отчаяние, и, когда один из собутыльников сказал ему, что он пьян, он ничуть не усомнился в его словах и только просил найти ему извозчика, а те думали, что он говорит по-московитски!

Никогда ещё не случалось ему быть в такой простой и грубой компании. «Подумаешь, право, что мы вернулись ко временам язычества. Это ужаснейшая минута в моей жизни!»

Тут ему пришло в голову подлезть под стол, ползком добраться до двери и незаметно ускользнуть на улицу. Он уже был почти у дверей, как вдруг остальные гости заметили его намерение и схватили его за ноги. О, счастье! Калоши снялись с ног, а с ними исчезло и всё колдовство!

Советник ясно увидел перед собой зажжённый фонарь и большой дом, он узнал и этот дом, и все соседние, узнал Восточную улицу; сам он лежал на панели, упираясь ногами в чьи-то ворота, а возле него сидел и похрапывал ночной сторож.

— Боже ты мой! Так я заснул на улице! — сказал советник. — Да, да, это Восточная улица! Как тут светло и хорошо! Нет, это просто ужасно, что может наделать один стакан пунша!

Минуты две спустя он уже ехал на извозчике в Христианову гавань и, вспоминая дорогой только что пережитые им страх и ужас, от всего сердца восхвалял счастливую действительность нашего времени, которая со всеми своими недостатками всё-таки куда лучше той, в которой ему довелось сейчас побывать. Да, теперь он сознавал это, и нельзя сказать, что поступал неблагоразумно.

III. Приключения сторожа

— Никак пара калош лежит! — сказал ночной сторож. — Должно быть, того офицера, что наверху живёт. У самых ворот оставил!

Почтенный сторож охотно позвонил бы и отдал калоши владельцу, тем более что в окне у того ещё виднелся огонь, да побоялся разбудить других жильцов в доме и не пошёл.

— Удобно, должно быть, в таких штуках! — сказал он. — Кожа-то какая мягкая!

Калоши пришлись ему как раз по ногам, и он остался в них.

— А чудно, право, бывает на белом свете! Вот хоть бы офицер этот, шляется себе взад и вперёд по комнате вместо того, чтобы спать в тёплой постели! Счастливец! Нет у него ни жены, ни ребят! Каждый вечер в гостях! Будь я на его месте, я был бы куда счастливее!

Он сказал, а калоши сделали своё дело, и ночной сторож стал офицером и телом и душою.

Офицер стоял посреди комнаты с клочком розовой бумажки в руках. На бумажке были написаны стихи, сочинения самого г-на офицера. На кого не находят минуты поэтического настроения? А выльешь в такие минуты свои мысли на бумагу, и выйдут стихи. Вот что было написано на розовой бумажке: