Дети стеклодува - Грипе Мария (читать книги онлайн бесплатно полные версии .TXT) 📗

Вот такая странность отличала Класа, но на неё особо не обращали внимание, и без того было о чем беспокоиться.

Альберт — тот думал о стекле. Только о стекле. О стекле любой формы, о стекле в любом виде. О стекле сверкающем, о стекле блестящем, о стекле отражающем, как зеркало, о стекле звенящем, поющем… словом, о стекле. Всегда о СТЕКЛЕ.

Софии казалось, что Альберт, пожалуй, слишком много думает о стекле. Она считала, что Альберт больше любит стекло, чем ее. Случалось, что солнце всходило и заходило, потом всходил и заходил месяц, а Альберт по-прежнему работал у себя в мастерской. Сидя у окна, София неотрывно вглядывалась в темноту и ждала. Случалось же это — частенько… Клара же всегда была весела. Да и как могло быть иначе, она — Клара — Ясная, Прозрачная, у нее была кудель, чтобы заплетать ее в косу и расчесывать, да еще осколок зеркала, чтобы смотреться в него? Для счастья этого было более чем достаточно!

И маленькая странность Класа так и осталась при нём. Никто не понимал, что малыш попросту предчувствовал: самое прекрасное бывает и самым хрупким. А когда ты мал и ничего не знаешь о стекле, к этому очень трудно привыкнуть да и страшновато. А еще печально, что самое прекрасное так легко разбивается вдребезги!

Но об этом никто не думал, а меньше всех — София, у которой появились опасные мысли. Уныние и недовольство всё нарастали в её душе. И вот однажды вечером, вернувшись из стеклодувни, Альберт застал её перед окном в слезах. Она сидела в темноте, не зажигая огня. Луна слабо освещала её, на подоконнике блестели слёзы. Она не поднимала глаз.

— Что с тобой?! Ты плачешь? — растерянно спросил Альберт.

Она всхлипнула в ответ:

— Мне так одиноко, потому что тебя никогда не бывает дома.

Альберт объяснил ей, что делает сейчас стеклянную чашу, подобной которой нет и не было. Софии оставалось потерпеть совсем немножко, а потом он станет чаще бывать дома.

Но София только вздыхала. Она прекрасно знала, как всё будет. Когда эта чудо-чаша появится на свет, Альберт придумает что-нибудь ещё более чудесное, — говорила София. Уж она-то его знает! Он никогда не сотворит чашу, которая покажется ему достаточно красивой. У него никогда не будет времени для неё, Софии…

Альберт не знал, что и ответить. Он беспомощно переминался с ноги на ногу, и ему казалось, что в словах Софии есть доля правды.

— Но ведь ты всё время с детьми, — сказал он наконец. — С ними от одиночества не заскучаешь.

Вот этого ему говорить не следовало. Тогда София не впала бы в искушение ответить так, как ответила она.

— Дети, — прошептала она, — ну и хорошенькая компания, по-твоему! Они ведь больше в тягость…

На самом деле она так не думала, — ни одна мать такое не подумает — и она тотчас раскаялась в своих словах. И это сказала она, она которая так гордилась и была так счастлива своими детьми! А все дело в том, что опасные мысли на миг одержали верх над её разумом.

Альберт помрачнел, и ни один из них не вымолвил больше ни слова.

Но София горько упрекала себя, она не забыла своих слов и была уверена в том, что всё случившееся в дальнейшем — кара за эти ужасные, сорвавшиеся с её уст слова.

2

Неподалёку от города высилась красивая зелёная горка. Она была видна отовсюду, куда ни пойдешь; город словно покоился под её защитной сенью. На горке росла вековая яблоня. Она притягивала к себе все взоры — будь то весной, летом, осенью или зимой — яблоня резко обрисовывалась на глади неба, она зеленела, она цвела, она плодоносила, сгибаясь под тяжестью плодов, или же топорщила голые чёрные ветви. Казалось, там, на вершине горы, царят мир и покой.

И всё-таки недаром об этом месте шла ужасная молва. Некогда горка называлась Холм Висельников. Когда-то там карали преступников. И считалось, что на Холме Висельников нашли свою судьбу столько же преступников, сколько яблок приносит это дерево. Каждую осень красовалось оно, усеянное сверкающими красными плодами, но никогда никому так и не удалось их пересчитать.

Яблоки были на диво вкусны, да и, по правде говоря, много-много лет минуло с тех пор, как горка называлась Холм Висельников.

Теперь на вершине виднелась небольшая лачуга, и никто не мог взять в толк, как можно селиться в таком ужасном месте. Яблоня скрывала её в тени, и по ночам там горел свет.

А жила там удивительно старая женщина. Звали её Флакса Мильдведер, что значит — Крылатая Ясная Погодка. А может, ей дали прозвище, потому что, как нарекли её при крещении, никто, пожалуй, не знал.

Крылатой её называли оттого, что она всегда расхаживала по округе в длинном синем плаще с пелериной, которая взлетала у неё на плечах точно крылья большой птицы. А на голове носила она очень большую странного вида шляпу. Поля шляпы, усеянные цветочками, обвивали венчиком высокую фиолетовую тулью, украшенную бабочками.

А Ясной Погодкой её прозвали потому, что её появление, как думали люди, сулит ясную, мягкую погоду.

Зимой она никогда не выходила на люди, неделями нигде не показывалась. Но вдруг внезапно появлялась и, трепеща пелериной, спускалась с холма в своём необычном плаще и шляпе с цветочным венчиком, и тогда все уже знали: жди теперь оттепели. Если даже стоял тридцатиградусный мороз и толстый слой снега покрывал землю, стоило появиться Флаксе Мильдведер, как всё равно на следующий день начинало таять. И надежнее её, вестницы весны, во всей округе не было.

Да, много странного было в ней — вестнице тепла вещунье Крылатой.

Она и гадать умела. Карты презирала, но охотно гадала по руке и на кофейной гуще. И немало находилось таких, кто, презрев ужас, внушаемый Холмом Висельников, торопливо пробирались наверх в ночной мрак, чтобы узнать свою судьбу. Но призвана была гадалка Флакса Мильдведер в этот мир не для того, чтобы гадать, а для того, чтобы ткать. Она ткала ковры. Узоры для них придумывала она сама, и об этом тоже есть своя особая история. Сидя за ткацким станком изо дня в день, раздумывала она понемножку о людях и о жизни в этом городе.

И вот однажды Крылатая обнаружила, что знает, какова дальнейшая судьба этих людей. Она узнавала её в узоре ковра, возникавшего под её руками. И, сидя за ткацким станком, она заглядывала в будущее. Это было всё равно, что читать книгу, так ясно и отчетливо видела она будущие события.

«Так оно и должно быть», — думала она. Это не удивляло Крылатую. Не было для неё неожиданностью и то, что гадая — следуя за линиями человеческой руки или глядя неотрывно на кофейную гущу — она и там видела узоры своих ковров. И тотчас узнавала, каким будет ковер, который ткала. Так одно помогало другому. Ткачество и гаданье говорили об одном и том же.

Но из какого таинственного источника черпала она своё знание человеческих судеб, откуда брала узоры своих ковров, она никогда никому не раскрывала. Может, и сама этого не знала! Как бы то ни было, в городе её почитали.

И надо сказать, что гаданьем и ткачеством она занималась не только денег ради! Она получала на прожитье, а остальное её не интересовало.

Хотя она вечно сидела за ткацким станком, лишь немногие из её ковров были действительно вытканы до конца. Но эти — готовые — всегда бывали неповторимо красивы. А на ярмарках она всегда, сидя в своей палатке, гадала, ковры же были выставлены напоказ снаружи.

Многое могли бы поведать глаза Крылатой. Они непрерывно менялись, и была в них сила, перед которой не мог устоять никто из людей.

Но удивительнее всего было то, что этот полный силы взгляд оставался кротким, как первые весенние цветы. И всё же кротость его была обманчива. Ведь именно этот синий взгляд, нежный, как крокусы в июньских травах, покорял вокруг неё мир. Вот каковы были её глаза.

Да, человек она была необычный…

Люди, живущие неподалеку от города, обычно держат домашних животных — кошек. Или собак. У Крылатой был ворон. Звали его Разумник. Откуда он ей достался, никто не знал, то ли она поймала его сама, то ли попал к ней как-то иначе, но жил он у неё давным-давно, можно сказать всегда, и птица эта была тоже удивительная.