Бурятские сказки - Автор неизвестен (читать лучшие читаемые книги TXT) 📗
— Если ты настоящий мужчина, то сумеешь поймать этого хулэга и будешь на нем ездить. Если нет, то ходи пешком!
Завидев хулэга, обернулся Алтан-Жоло-мэргэн придорожным камнем и затаился у обочины. А как стал хулэг мимо проходить — схватил мэргэн волочащийся повод, поймал золотисто-солового, развязал торока и облачился в богатые одежды. Осмотрев себя, говорит мэргэн:
— Войлок и тот вытягивается, а настоящий мужчина крепнет. Одежда, великоватая летом, зимой станет впору.
Осмотрел мэргэн богатырские доспехи, взял в руки бухарский лук и говорит:
— Войлок и тот вытягивается. К зиме этот лук станет еще туже.
Вставил Алтан-Жоло-мэргэн ногу в серебряное стремя и сел верхом на золотисто-солового хулэга. Метнулся горячий конь в сторону, встал на дыбы, но удержался в седле ловкий ездок. Тогда взвился конь в поднебесье, но и тут ездок показал свою сноровку и не выпустил поводья из рук. Успокоился хулэг, перешел на ровную рысь.
— Так ли ты быстр, как и горяч? — спрашивает его мэргэн.
— Мясо трехгодовалого барана не успеет свариться, а я уже трижды обегу землю. Мясо четырехгодовалого барана не успеет изжариться, а я уже обегу землю четырежды, — отвечает хулэг. — Твою же силу я успел ощутить на себе, но предела ей не знаю.
— В поединке я не уступлю самому плечистому из плечистых, а в стрельбе из лука померюсь силою большого пальца с любым из поединщиков, — говорит мэргэн.
— Тогда мы должны быть вместе, — решили оба.
Сел Алтан-Жоло-мэргэн на золотисто-солового коня и вернулся домой к своей матери. Расседлал он коня и пустил пастись на выгоны Алтая, на склоны Хэхэя, а сам стал жить-поживать да сил набирать для дальней дороги, для поединка с коварной и сильной Эмэ-хара-мангатхайкой.
Поправил он поломанное, починил разорванное, вышел на улицу и призывно крикнул в сторону Алтая.
Услышал золотисто-соловый призывный крик, эхом раскатившийся по горным распадкам, и говорит:
— Это голос моего хозяина. Ближнего ли врага он увидел или дальнего приметил?
Зашевелил хулэг своими ушами, большими, словно широкие рукава, прислушиваясь к знакомому голосу. А потом фыркнул так, что туман сделался; ударил передним копытом так, что молния в землю ушла и гром раскатился окрест. Забросил хулэг свою гриву в три обхвата на спину, а трехсаженный хвост — на крестец, прискакал домой, остановился у серебряной коновязи и звонко заржал.
Вышел на крыльцо Алтан-Жоло-мэргэн, накинул на коня серебряный недоуздок, серебряной уздой взнуздал. День водил его хозяин по озерному льду, чтоб копыто стало круглым, другой день водил его по прибрежным камням, чтоб копыто затвердело. А потом накинул на золотисто-солового потник, оседлал серебряным седлом, затянул его десятью подпругами, двадцатью подпругами укрепил и со словами: «Хулэг мой готов к дальнему пути!» — вбежал во дворец.
Захлопотала мать его Урма-гохон. Поставила перед сыном серебряный стол с сытным угощением, поставила золотой стол с вкусными яствами. Как птица, склевал Алтан-Жоло-мэргэн угощение; как волк, проглотил яства.
Выйдя из-за стола, начал облачаться в походные одежды. На медно-красное тело надевает шелковую рубаху, поверх нее надевает шелковый халат, безошибочно застегивая сто восемь пуговиц. Потом накидывает шитую золотом шубу, безошибочно застегивая другие сто восемь пуговиц. Наконец надевает черный, как уголь, панцирь, не промокающий и в семидесятидневное ненастье, не пробиваемый семьюдесятью стрелами. Опоясывается поясом, на котором рассветным лучом блещет обоюдоострый меч. Закидывает за плечо богатырский лук, сделанный из рогов трехсот изюбров. Поправляет стрелы в колчане, молодецки сдвигает на затылок бобровую шапку.
— Вот теперь я настоящий воин! — говорит.
Подойдя к серебряной коновязи, отвязал Алтан-Жоло-мэргэн шелковый повод, вскочил на коня, привстал на злато-серебряных стременах и взмахнул своим кнутом. Только облачко пыли взметнулось на том месте, где только что стоял хулэг, только эхо раскатилось по распадкам и ущельям от топота четырех копыт, да за тремя перевалами мелькнула красная кисточка на бобровом малахае.
— Хорошо родиться тому младенцу, которому суждено стать таким молодцем, хорошо явиться на белый свет тому жеребенку, которому суждено стать хулэгом, — только и успела подумать Урма-гохон.
А Алтан-Жоло-мэргэн все рысил да рысил в сторону владений Эмэ-хара-мангатхайки. В жаркие дни без питья обходился, в темные ночи — без сладкого сна. По стрекотанию сороки узнавал середину зимы, свой малахай нахлобучивая поглубже; по пению соловья угадывал разгар лета, малахай сдвигая на затылок. Одолев половину пути, слез мэргэн с золотисто-солового коня, обратил его в серебряную монету и положил в карман, а сам обернулся золотистой осой и полетел к трем медным дворцам Эмэ-хара-мангатхайки.
Покружив над медными крышами, нашел он глубокую щель, забился в нее и стал наблюдать за мангатхайкой, выведывая ее колдовские тайны.
Однажды вошла во дворец девица-красавица. Стала она песни петь, стала заплетать восемьдесят восемь своих смоляных косичек. Влетел за нею Алтан-Жоло-мэргэн, принял свой прежний вид и спрашивает у девицы:
— Откуда ты взялась и как тебя зовут?
— Я дочь трех лам Соржи, живущих на вершине горы Монгото-ула, — отвечает девица-красавица. — Зовут меня Нарин-Зала-абахай. Я должна была, спрыгнув с высокой скалы, попасть в рот злой мангатхайке, но пролетела мимо и попала в этот дворец. А ты чей будешь?
— Я сын царя Баян-Хара по имени Алтан-Жоло-мэргэн, приехал сразиться с хозяйкой этих медных дворцов и освободить своего бедного родителя, — говорит мэргэн.
— Так ты и есть тот самый Алтан-Жоло-мэргэн, за которого мне суждено выйти замуж! — обрадовалась девица-красавица. — Так нагадали мои отцы, а они никогда не ошибаются. Но как же ты победишь Эмэ-хара-мангатхайку, если она неодолима?
Ничего не ответил мэргэн. Взбежал он на крыльцо того дворца, в котором обитала мангатхайка, открыл двери и переступил медный порог. Осмотрелся мэргэн и увидел в левом углу Эмэ-хара-мангатхайку. Мнет она изюбровую кожу, искоса поглядывая на вошедшего. Верхние веки ее узких глаз свисают на нос, а нижние веки — на дряблые щеки; верхняя губа падает на верблюжью челюсть, а нижняя — на груди, груди — на брюхо, брюхо — на колени. Чтобы лучше разглядеть вошедшего, приподняла Эмэ-хара верхние веки, подперла поленом и говорит:
— Не иначе как имеющий отца за отцом пожаловал. Не подумал ты о том, что твои суставы скреплены волосками жилок. Порву я их — и порвется нить твоей жизни.
С этими словами замахнулась Эмэ-хара своей пудовой кожемялкой и кинулась на мэргэна. Да не тут-то было! Схватил Алтан-Жоло-мэргэн мангатхайку за обе косы, и пошла тут такая борьба, что завалили поединщики северо-западный угол дворца. Выкатились они на улицу. Трое суток припоминали друг другу прошлые обиды, девять суток боролись во дворе, три месяца воевали, три года бились смертным боем, — не смогли одолеть друг друга. Там, где упирались мощной стопою, красные горы выросли; там, где скользили по земле, взметая камни в поднебесье, — серые горы выросли.
На месте поединка взвился от земли до неба ярко-красный столб пыли. Заплутали в тумане и пыли птицы, лишенные гнезд. Звери потеряли своих детенышей, люди сбились с пути, не находя своих жилищ.
Увидала Эмэ-хара девицу Нарин-Зала-абахай и говорит ей:
— Ты была суженой моего сына-мангатхая, тебе и решать наш спор: кому хочешь добра, тому подай белого проса; кому хочешь зло сотворить — подай черного.
Подала девица Нарин-Зала-абахай горсть белого проса Алтан-Жоло-мэргэну. Стал он сильнее прежнего. Бросила девица горсть черного проса злой мангатхайке. Покинули старую последние силы. Одолел Алтан-Жоло-мэргэн мангатхайку Эмэ-хара, распорол ее утробу, и вылетело оттуда великое множество птиц, вышло без числа, без счету зверей, выехало на телегах три улуса людей. Птицы взмыли в поднебесье, звери кинулись в дремучие леса, а люди стали расспрашивать друг друга, стали земляков да родню искать, стали Алтан-Жоло-мэргэна благодарить, желая ему добра и славных побед над недругами отныне и до скончания века.
