Зима от начала до конца (сборник) - Белсвик Руне (книги читать бесплатно без регистрации полные TXT) 📗
Нелегко быть мной, думал Сдобсен тем утром. И никто не понимает, как это трудно. Вечером, ложась спать, я Сдобсен. И утром, когда пора вставать, тоже Сдобсен. Весь день я Сдобсен, а башмаки мои не просыхают уже четыре года. А скоро марципановый праздник. Великий день, когда все светятся радостью. А во мне радости нет. Не могу я идти на праздник в таком настроении.
Пожалуй, пора броситься в реку с криками «Спасите! Помогите!». Наверняка в приварок к помощи и спасению получаешь разные другие радости. Например, тёплый кисель из понарошки и слова утешения от всех. Глядишь, настроение исправится. А заодно и сам ополоснусь, и одежду освежу.
Ему показалось, что план гениальный, и с ним всё изменится к лучшему.
Но ведь возможны осложнения? На улице зима. Речка очень холодная. И он наверняка простудится. И будет лежать один в кровати, пока остальные станут веселиться и есть марципаны. Бедный я, несчастный, думал Сдобсен. Вот лежу я, лежу, а они себе празднуют и пируют, пируют и празднуют. Я ведь могу до того заболеть, что даже не захочу марципанов?
Остаётся заблудиться в лесу и звать на помощь. Но придётся зайти страшно глубоко в лес. А если зайти так далеко, как надо, чтобы заблудиться, то там кричи не кричи – никто не услышит. И всё пройдёт впустую. Или он, неровен час, заблудится по-настоящему.
Ох, нет, думал он. Нет, нелегко быть Сдобсеном. Тем более в этой стране. Надо бы мне переехать за границу, там о таких, как я, заботятся.
Он завидовал своим соседям. Октава поживает так отлично, что даже насвистывает, когда колет дрова. Ну разве могут быть проблемы у тех, кто колет дрова со свистом, думал Сдобсен.
Не то что я, бедный, тут же подумал он. Дрова рублю в сырых башмаках. Пока нарублю, насажаю заноз в руки. А поленья сыплются во все стороны и отшибают пальцы на ногах.
Ему стало до того себя жалко, что захотелось себя побаловать. Но ничего вкусненького у него не было. А готовить – сплошная морока, к тому же непременно или пригорит, или выкипит.
Бедный я, снова подумал он.
Какое несчастье непрестанно быть Сдобсеном. Ни тебе баловства, ни хоть капли утешения.
Тут-то и раздался стук в дверь.
Это ещё кого принесла нелёгкая мучить меня? – подумал Сдобсен. Зачем они отвлекают меня от моих глубоких мрачных дум? Неужели мне не дано даже погоревать о себе в тишине и покое?
О ужас, пришёл Пронырсен.
Конечно, вздохнул Сдобсен, если вдруг кто придёт, то обязательно самый противный из всех.
Что этому червяку здесь надо? По какому поводу он притащился собачиться на этот раз?
– Фуф, – сказал Пронырсен.
– Да, – ответил Сдобсен.
– Сидишь тут у себя и наслаждаешься жизнью?
– Нет, – ответил Сдобсен. – Я никогда не получаю от жизни наслаждения.
– Фуф, – ответил ему Пронырсен.
– Ты что-то ещё хотел? – спросил Сдобсен.
– Я только хотел дать тебе вот это вот. Я подумал – вдруг ты такое собираешь?
Пронырсен покопался в кармане и вытащил что-то. Оно блестело. Это было сорочье серебро.
Сдобсен застыл от ужаса. Пронырсен, можно сказать, ни разу к нему не заходил. Он вообще не из тех, кто ходит по гостям. Наоборот, он носу не кажет из своей норы за лесом, разве что спускается в пекарню Ковригсена за чёрствым хлебом.
Как понять, что он вдруг заявился сюда с красивым камешком?
– Ты хочешь отдать мне этот камень? – спросил Сдобсен.
– Да, – ответил Пронырсен. – Это, в сущности, пустяк. Но если ты хочешь.
– Спасибо, хочу, – сказал Сдобсен. – Это бесплатно?
– Да, – ответил Пронырсен. – Полностью бесплатно.
– Понятно. Тогда стоит, пожалуй, взять.
– Фуф, – ответил Пронырсен.
– Зато тебе теперь не придётся тащить эту тяжесть назад домой, – сказал Сдобсен.
– Да, большое спасибо, – ответил Пронырсен.
– Это я должен благодарить, – исправился Сдобсен. – Спасибо.
– На здоровье, – ответил Пронырсен.
Они стояли в дверях, кланялись, маялись, глядели по сторонам.
– Снега много, – сказал Пронырсен.
– Снега? – спросил Сдобсен. – Да, много. Ладно, тебе пора, у тебя дела стоят.
– Фуф, – кивнул Пронырсен. – Времена такие, что дел невпроворот.
– Тогда не буду дольше отвлекать тебя, – сказал Сдобсен. Вошёл в дом и закрыл дверь.
Он хотел покоя. Пронырсен оторвал его от важного дела, и теперь он мечтал снова вернуться к прежнему занятию.
Пронырсен стоял за дверью и был собой недоволен. Фуф, думал он, что это за сумасбродство? Что на меня нашло, чего это я потащился к Сдобсену и отдал ему камень? Как мне вообще пришло в голову отвлекать кого-то в рабочий полдень? Это всё надоеда лопата Простодурсена. Плохонькая, да дурная. Сию секунду пойду прямо домой и вышвырну её вон. Дальше так продолжаться не может. Расшвыриваюсь ценными камнями. Да ещё кому отдал? Чумазому неряхе Сдобсену. Фуф. Лучше б настучал ему этим камнем по ленивой башке, всё была бы польза.
Пронырсен злился на себя. У него не было привычки стоять под чужими дверями и рассуждать, как сейчас. Наоборот, его принцип был «не шастай по чужим дверям». Всё! Надо срочно бежать домой, выкинуть эту сумасбродку лопату, чтоб не смущала его покой, и быстрее в лес за дровами.
Но не прошёл он и нескольких шагов, как кто-то окликнул его по имени. К этому он тоже не был привычен. Обычно никто его имя не трогал. Да что же это сегодня за напасть! Неужто заграничные тётушки идут по его следу? А он тут в снегах, вдали от своей ловушки… Нет, это Октава неслась к нему на всех парах, вздымая вихри снега.
– Пронырсен, дорогуша! Какое счастье, что я тебя встретила! – заголосила она издали.
– Фуф, – буркнул Пронырсен. – Я спешу.
– Ты всегда спешишь, – сказала Октава. – Впрочем, сейчас под праздник спешка у всех.
– Потому что у них головы нет. Ах, марципан, ах, праздник… Не жалеют времени на ничегонеделанье и дуракаваляние.
– Вот именно, Пронырсен, лапушка. Ничегонеделанье – важная часть жизни. И в этом году мы будем валять дурака у тебя в норе.
– Чего?!
– Мы всегда устраивали марципановый пир у Ковригсена. Но мы боимся загнать нашего единственного пекаря вконец. А много места только у тебя.
– Фуф… Так ты собираешься выгнать меня из собственной норы?
– Выгнать? Да что ты! Конечно, ты останешься, ведь ты же будешь у нас метрдотель.
– Вы ещё и отель устроите?!
Ещё немного, и Пронырсен потерял бы сознание. Октава вылила на себя столько крепких духов, что Пронырсена одурманило. В разгар зимы от неё пахло летом, весной и осенью одновременно. Пронырсен почувствовал, что дрожит. Он только не мог понять, дрожит ли он от запаха, от холода или ещё от чего. И ему всё больше хотелось поскорее попасть домой, к лопате. Да-да, он вдруг поймал себя на мысли, что хочет очутиться у себя в норе и затопить печь, чтобы им с лопатой согреться. И он рассказал бы ей, какой несносный дурень оказался этот Сдобсен. А ещё он рассказал бы лопате, что Октава зверски надушилась и нацепила огромную шляпу. Бедная лопата, подумал Пронырсен, стоит там одна в холодной норе.
– Метрдотель, – объяснила Октава, – встречает гостей и провожает их на места, больше ничего тебе делать не придётся. Ковригсен лепит марципаны, я сделаю сок из кудыки и фрукты в глазури. Потом культурная программа и всё прочее.
– Всё прочее? – спросил Пронырсен.
– Ну да. Всё такое, что делает жизнь в тёмные трудные времена чуть легче.
– Нет, – твёрдо сказал Пронырсен. – Сумасбродства и дуракаваляния в моей норе не будет. У меня там дрова. И я занят по горло. Если вам непременно надо бить баклуши, бейте их у пекаря. Фуф! Наше вам с кисточкой!
В этом весь Пронырсен. Сказал «фуф» и ушёл. А Октава осталась одна благоухать в снегу. А ей тоже было чем заняться. Но она дала Ковригсену слово, что в этом году праздник будет не у него.
