Солнечный круг - Урманов Кондратий Никифорович (мир бесплатных книг TXT) 📗
Это он преувеличил. Голос у зорянки не такой уж громкий, чтобы разбудить уставшего человека: даже в тихое утро он не далеко слышен. А песня ее похожа на торопливый говорок, словно она рассказывает своим деткам, сидящим где-то поблизости, о том, что сегодня небо чисто и весь восток в пламени, что скоро появится солнце, уберет росу и легче будет лазить по веткам в поисках корма. А может быть, она болтает что-нибудь о нас, кто знает?..
Володя оделся, и мы вышли из палатки.
При нашем приближении зорянка вспорхнула и переместилась на самую высокую ветку ближнего куста.
— Ага! Испугалась!..
— Так она же не знает, что ты идешь с добрыми намерениями, а не с камнем в руке. От вашего брата все можно ожидать…
Володя не смущается и не возражает — это к нему не относится…
Второй день на Уень-реке мы начали с того, что снова взялись за удочки. Володе, как и вчера, везло на мелочь, он положил удочку и удалился к палатке. Я понял это так: чем заниматься чебаками, лучше посидеть за дневником, завтра этого уже не будет, а чебаков можно ловить в любом месте…
Я видел, как он достал из палатки дневник и уселся на кочке рядом с кострищем. Какие открытия он заносил на чистые страницы, я не знал, но мне казалось, что Володя видит и слышит все проявления жизни в окружающем нас мире. Вот на вершинах сосен Могильного борка появились первые лучи солнца, потом они упали на кусты, на травы, и всюду засверкали игривым блеском капельки росы. Голос маленькой зорянки уже трудно было различить в огромном хоре ее певчих друзей: трещали где-то в кустах серые дрозды, звонкой флейтой выражала свою радость иволга, пикали и свистели щеглы, тонким и ровным пунктиром чичикали камышевки-кузнечики, перекликались чечевицы: «Ваньку видел?», взлетали и падали с песней лесные коньки, заливались варакушки, присваивая себе некоторые коленца соловьиной песни. А по камышам и прибрежным кустам, где я сидел, бесшумно перепархивали мухоловки и о чем-то тихонько разговаривали.
Как сумеет Володя записать весь этот хорал, от которого звенел воздух, я не знал, но решил не мешать — пусть наблюдает, все равно мне придется после отвечать на его многочисленные вопросы.
Я и сам заслушался и залюбовался этим звонким утром, красками проснувшейся природы. Заслушался, забыл об удочках и прозевал поклевку, а когда глянул на воду — одного поплавка не было на поверхности.
Пока я возился с первым окунем, второй поплавок пошел ко дну. Прибежал Володя и, желая мне помочь, схватил удилище. И тут получилось так: окунь тянул в глубину, а Володя на себя; на сопротивление рыбы отвечал всей своей силой. Окунь показал полосатый бок, красные плавники — и ушел. Не выдержал крючок.
Володя очень расстроился. Его первый окунь «показал хвост»…
— Это тебе не щуку тянуть на шнуре, — сказал я, — надо было действовать осторожно, он никуда бы не ушел. А теперь можно сматывать удочки — твой окунь всю стайку за собой увел, это я часто наблюдал… Но ты не печалься: уха у нас обеспечена, а окуни еще побывают в твоих руках…
Пока я готовил уху, Володя сидел за дневником. Мне каталось, что самым сильным и волнующим событием утра был упущенный окунь и, ясно, оно должно было найти место на страницах дневника. Но… нам обоим суждено было пережить в это утро еще более сильное…
Впрочем, об этом надо рассказать по порядку…
Уха удалась на славу, и Володя, даже ставши взрослым, часто вспоминал о ней. После завтрака мы свернули палатку, уложили все хозяйство в лодку и тихонько двинулись вверх по реке.
Здесь Уень делает крутую луку. Правый берег постоянно находится под напором воды, и вся растительность: камыши, лилии, рдесты — переселилась под левый берег. Там им спокойнее.
Мы плывем посредине, и я еще издали замечаю: от правого берега маленькая уточка чирушка ведет свое семейство к левому берегу. Там от всякого хищника можно укрыться, да и человек проплывет — не заметит.
Володя только что собирался опустить блесну за борт лодки, посмотрел вперед и… замер.
— Папа… уточки… — шепчет он, словно боится напугать маленьких, еще не оперившихся утят.
Я задерживаю лодку. Пусть понаблюдает…
— Видишь ли, на чистом месте на утят может напасть коршун. Они маленькие, не сообразят нырнуть — и какой-нибудь попадет в лапы хищнику. Вот мать и хочет укрыть их в камышах, а потом перевести на соседнее озеро. Здесь по обе стороны — озера…
Стоим любуемся, как дружно плывет эта семейка — мамаша впереди, а шестеро утят, будто привязанные к ее хвосту, тянутся за ней. И вот когда чирушки уже были на середине реки, неожиданно и гулко громыхнул выстрел с левого берега.
Володя вздрогнул: я рывком, что было силы, двинул лодку вперед.
Опустив голову в воду, трепыхалась и кружилась на одном месте уточка, а рядом с ней, кверху лапки, лежали четыре темных пушистых комочка: пара утят осталась в живых. Они не понимали, что случилось, плавали вокруг матери и даже при нашем приближении не бросились наутек.
На берегу, у высокого куста тальника, стоял белобрысый парень в широкой выцветшей рубашке, с непокрытой рыжей головой. Запомнился плоский нос и узкие щелки глаз. Ствол его берданки еще дымился.
— Ты что же делаешь, поганец? — кричу я. — В кого стреляешь?.. — Мы появились из-за поворота, неожиданно, он был поражен и стоял не двигаясь.
— Что же не добиваешь остальных и не лезешь за своей добычей? Взгреть бы тебя, браконьера, как следует, чтобы ты знал, когда стрелять можно… Дикий ты охотник!..
Он не смутился:
— Я думал — порядочные, а эти и заряда не стоят…
Повернулся и пошел в кусты.
Володя был страшно взволнован.
— Разбойник! Браконьер! Дикий охотник! — кричал он ему вслед.
Он никогда не видел, не знал и не мог себе представить, чтобы взрослый охотник стрелял по птенцам.
Чирушка-мать уже затихла, рядом лежали на воде четверо ее деток, а двое осиротевших плавали возле, надеясь, что мать вот-вот поднимет голову и поведет их в безопасное место. Они пикали, звали ее — ведь рядом были люди, а она учила их прятаться при приближении опасности. Но страшны были не только мы. Я заметил, как утята поворачивали головки и смотрели в небо: там, распластав крылья, плавно парил большой коршун. Острые глаза коршуна уже разглядели на воде жертву: он выжидал только, когда мы отплывем.
Я незаметно двинул лодку вперед.
— Папа, давай поймаем утят, а когда они вырастут, — выпустим, — просит Володя. — Я ухаживать буду за ними…
— Нет, сынок, поймать их нам не удастся. Видишь, как они быстро плавают…
Утята не подпустили нас, доплыли до камышей и скрылись. Я положил весло, и лодка тихо поплыла по течению.
— А как же они? — Володя указал глазами на мертвых птиц. — Так и останутся?..
— Их санитары подберут…
— Какие санитары?
Я не спешил с ответом, повернул лодку под большой куст тальника, поставил ее носом против течения и взялся за удочки. Теперь Володе не нужно было вертеться, отсюда все видно, и пусть он сам понаблюдает за работой санитаров.
Володя, казалось, забыл обо всем, не отрываясь смотрел на убитых чирушек и слушал, как пикали в камышах двое осиротевших.
Я знал — санитары не замедлят явиться, и не успел еще размотать леску, услышал шум. Это коршун, сложив крылья, с быстротой камня падал на добычу.
Володя тоже услышал шум, но не мог сразу определить, откуда он, — и увидел коршуна уже над водой, когда тот, вытянув вперед когтистые лапы, ловко подхватил с воды чирушку-мать и, тяжело махая крыльями, полетел к Могильному борку.
Это заметила сорока и застрекотала во всю силушку, сзывая подруг. Прилетели не только сороки, но и вороны. Пестрым табунком они закружились над легкой добычей, не умея или не решаясь взять ее с воды. Наконец одна ворона подхватила утенка клювом и полетела к кустам; за ней кинулось все шумливое сборище, стараясь отнять у счастливицы ее добычу. Ворона долго увертывалась от нападавших и, наконец, уронила утенка в широкий куст тальника. Словно по команде, вороны и сороки расселись на верхних ветках, каркали, стрекотали и смотрели вниз: там, в густой траве, скрылась их легкая добыча.
