Пал Иваныч из Пушечного - Соколовский Владимир Григорьевич (книги онлайн бесплатно .TXT) 📗

— Так ты уходишь отсюда, что ли?

— Конечно! Пойду в ремесленное, с девчонками в общежитии буду жить. Там веселее. А тут что? Возись с этим домом, одних дров не напасешься. В школу мне теперь все равно не ходить — на что жить-то? Ты не представляешь, как мне сегодняшние поминки дались. Соседи помогли, спасибо, так ведь все равно — то надо, другое надо. До баяна ли?

— Зойка, Зойка! Тяжело тебе придется, девка. Работать-то ведь тяжело. Ну, ты ничего, нос не вешай. Мы вон с Валькой тоже работаем. И правильно, что в ремесленное идешь. У нас паек хороший, лучше рабочего. До свиданья, Зой. Жалко дядю Игната, а что поделаешь? И тебе тоже ничем не могу помочь.

— Что ты, Паша! Кто мне сейчас поможет, да и можно ли? Пришел, проводил папку — и ладно, спасибо. До свиданья! Хоть мне приглашать тебя больше и некуда будет. Ну, да в одном городе живем, может, еще и свидимся!

Замерзшего на улице младшего брата Пашка отогрел в Валькиной квартире. Налил ему горячей воды в кружку, сунул взятый на поминках пряник: «Лопай, озорник!» Валька попросил дождаться его, пока он переоденется в рабочее.

— Так ведь рано еще на работу-то! — удивился Пашка. — Куда тебя несет? Сидел бы да сидел еще дома целый час.

— Да это… надо мне в одно место, понимаешь?

— В какое место?

Друг конфузился, помалкивал. Только когда они дошли до спуска и Валька не свернул налево, к заводской лестнице, и не двинулся наискосок, чтобы выйти к площади 1905 года, а намерился отправиться дальше, вдоль по Уральской, в Пашкиной голове зародилось смутное подозрение. И, чтобы проверить его, он тоже пошел с Валькой, хоть им и не было по пути.

У отворота на улицу Грачева Валька крикнул:

— Ну, пока! — и хотел оторваться от друга. Да не тут-то было!

— Эй, молодой! К сиротинке ленинградской пошел? Завлекли парнишку? Как это она пела: «Дочь капитана Джин Грей, прекрасней ценных камней… и заглушая печаль, гремел разбитый рояль…» Вот для кого старалась! Я понял! И понял, для кого ты у Зойки пряник в газетку заворачивал!

Валька побледнел, выпучил глаза. Наскоком, боком, словно петух, он стал приближаться к Пашке:

— Тебе жалко, да? Тебе жалко, да? Она ленинградка, блокадница, в чужом месте… тебе жалко, да?

— Во-первых, мне не жалко, — заливался Пашка. — Во-вторых, ты успокойся, не прыгай. В-третьих, была она когда-то ленинградкой, да. Так ведь это давно было! Теперь она никакая тебе не ленинградка, а наша мотовилихинская девушка. А насчет того, что блокадница, так они там все, в этом детдоме, такие. И кормят их всех одинаково, как положено. А ты ей пряники с чужих похорон таскаешь.

— Да ты чего разоряешься-то? — Валька даже растерялся, до того его поразила Пашкина речь. — Я что, этот пряник — украл у кого-то, что ли? Сам ни одного не съел, если хочешь знать, чтобы ей с братом принести!

Пашка и сам не мог понять, чего это он так разозлился. Но злость не проходила. Ишь ты, какая хитрая оказалась красотка Джин Грей! Так вот и получается: сначала кока Дима ушел на фронт, потом умер дядя Игнат, да и Зойка исчезает с горизонта, а теперь еще — Валька предает дружбу ради какой-то заезжей цыпы-дрипы!

— Ууххх!..

Пашка растопырился ежом, хотел уже заехать лучшему другу в нос, но опомнился: неудобно при Геньке, подумает — что это они дерутся, словно пьяные мужики? Еще перестанет уважать. И все-таки они идут с похорон, надо быть в таких случаях постепеннее, как-никак, хоронили хорошего, доброго человека. А через час смена, неудобно показываться в цехе исцарапанным, с синяками? Лучше уж подраться с Валькой как-нибудь перед выходным. А за выходной синяки можно прекрасно свести голодной медью.

Пашка окинул еще раз взглядом замершего напротив в боевой стойке друга, сплюнул ему под ноги и пошел своей дорогой. Только бросил на прощанье:

— А прозывать тебя буду — Матрос-Гарри-без-слов! Понял? Смотри, не замарай ее, фифу, кавалер в комбинезоне!

И заорал на всю улицу:

15

Перед Октябрьскими праздниками получили письмо от Димы:

Дальше шли приветы.

Пашка носил письмо с собой, показывал знакомым, говорил:

— Ну, фриц, теперь тебе по горбу-то нащелкают! Наши мотовилихинские ребята тебе спину-то вымоют!

Прошли праздники, и наступила зима. Замерзла грязь на улицах, повалил снег, ветер раздул его — стало вьюжить, пуржить. Бежишь на работу из тепла — а ветерок прохватывает, лезет за воротник, холодит стриженую голову. Шапка-то — рыбий мех! Если же пришел домой, то сразу — «кипяточку, мамка, налей скорее!» Обхватишь ладонями жестяную кружку — ох, хорошо-о… Кружка жжется, успевай только перехватывай.

Холодно, темнеет рано, светает поздно — словом, зима. Привезут в цех пушки с полигона, с опробования, тронешь металл, и если палец или ладонь влажные — мигом прихватит, оторвешь — оставишь лоскуток кожи. А в рукавицах не ко всему можно подобраться, приспособиться.

Как-то старший мастер пролета сказал:

— Пал Иваныч, зайди к начальнику цеха после смены. Что-то у него дело к тебе.

Сергей Алексеевич Баскаков был краток:

— Распишись-ко, брат Корзинкин, за две хлебных карточки. Одну даем тебе за ударную работу, другую — за то, что у вас в семье два фронтовика, оба наши, заводские. Иди, корми свою оравушку.

— Спасибо, Сергей Алексеич!

Еще бы не спасибо. Так на карточки дают — матери триста граммов, как иждивенке, Витьке с Генькой — по четыреста, у них детская норма. Почти полтора кило — дело большое, огромное, можно сказать. Хоть сколько-то будет поддержка.

А по дороге домой на Пашку вдруг налетели возле пруда шпанистые ребята:

— Ну-ко стой! Хлеб есть? Карточки есть? Шарь у него по карманам! Шапку сымай!

Да как взяли в оборот! Кто шапку сбивает, кто бушлат расстегивает, кто в карманах уже буровит. А карточки под шинелью, в нагрудном кармане комбинезона. До них добраться — пара пустяков. Пашка аж взвыл. Надо же было так попасться! Нет, думает, карточки вы у меня так просто не возьмете! Развернулся — хлесть одному по морде! А кто-то сзади ему подножку — бац! Пашка упал, запахивает шинель, лягается ногами. «Убьете, гадины, а карточки я вам все равно не отдам!»

Убить бы не убили, пожалуй, но поуродовали бы изрядно, до бессознания. Со шпаной шутки плохи! И карточки взяли бы, куда б они девались! Но только слышит Пашка сквозь удары: подошли к шпанистой кучке еще двое парней, один и говорит:

— Кого вы тут метелите? О, да это ведь Пашка, мой сосед! Ну-ко отзынь все назад! Я кому сказал!

И — давай сам оттаскивать бьющих, понужать их пинками. Они расползлись с тихим ворчанием, но открыто не перечил никто. Попробуй заперечь, когда перед тобой сам Женька Федотов, один из главарей местной шпаны! Он тебе задаст так, что не будешь рад и жизни. Женька поднял Пашку со снега, обернулся к своим подданным:

— Этого парня больше не трогайте. Он — работяга, не ворует и воровать не будет. Эй, у кого есть кусок хлеба, давай сюда!

И Пашка потопал домой со здоровой горбушкой, граммов на триста, не меньше! Треть слопал по дороге, а остальное отнес братьям и матери.

Вот так повезло! И карточки не отобрали, и хлеба еще дали. Выручил Женька, помнит, выходит, старое добро.

Федотовы жили через три дома от Корзинкиных. Женька с ранних лет был позлее других ребят, попакостливее, и наказывали его, стало быть, почаще. Да как наказывали-то! Бить не били, а посадят в темный голбец, и сидит он там, мается с голоду двое, а то и трое суток. Сидит, глядит на улицу сквозь маленькую отдушину. Пашка до войны всегда его выручал: как узнает, что Женька опять сидит в голбце, так выпросит у мамки хлеба, какой-нибудь стряпни и несет Женьке. Просунет в отдушину, тот схватит — и сразу в рот. Ест, давится.