Товарищи - Пистоленко Владимир Иванович (книги бесплатно без регистрации полные txt) 📗
Бакланов пел проникновенно. Взволнованный его голос затихал, становился чуть слышным, то вдруг набирался силы, звучал твердо и уверенно, взмывал в высоту, заполняя весь огромный зал театра. А там стояла такая тишина, будто он был пустой. Егор шагнул вперед и, весь подавшись к зрительному залу, пропел последние слова песни:
В последних тактах голос Егора перешел на высокие ноты, и было страшно, что вот-вот он оборвется. Но голос не оборвался, а начал чуть заметно затихать, словно гаснуть, и казалось, что не Егор поет, а эхо разносит чуть слышные, дрожащие звуки. Наконец затихли и они.
Забыв поклониться, Егор пошел со сцены. Пока он не скрылся за кулисами, в зале было тихо. И вдруг, словно по команде, загремели аплодисменты… Егор не мог сообразить, что и как ему делать дальше. Смущенно улыбаясь, он смотрел на пианистку.
— Идите! Быстрее! — шепнул конферансье.
— Пойдемте, Гора, — так же шепотом сказала пианистка и, взяв за руку, вывела Егора на сцену.
Они выходили несколько раз, а аплодисменты не смолкали и бушевали все сильнее.
— Вам придется еще что-нибудь спеть. Сможете? Быстрее говорите! Слышите, как вызывают?
— Спеть можно, только я не подлажу под пианино… мало репетировал. Вот если бы гармонь, то я сам себе наиграл бы.
— «Степь да степь кругом». Вы хорошо ее исполняете, — предложила пианистка. — Спойте! А гармонь здесь есть… Правильно, товарищ конферансье?
— Конечно! Я сейчас!
И вот уже Егор стоит у выхода на сцену с гармошкой в руках, а конферансье объявляет:
— Русская народная песня «Степь да степь кругом»! Исполняет Егор Бакланов, он же и аккомпанирует себе на гармони.
Снова раздались аплодисменты.
— У вас, Гора, сегодня первый и хороший успех. Желаю, чтоб он был не последним. Идите. Желаю удачи! — сказала пианистка и материнским, ласковым взглядом проводила Егора на сцену.
В БОЛЬНИЧНОЙ ПАЛАТЕ
Сегодня утром Олю разбудила дежурная санитарка и поздравила с Первым мая. Оля попросила включить репродуктор, с неохотой позавтракала и, улегшись поудобнее, стала слушать первомайскую праздничную передачу.
Был на диво солнечный день. Лучи сквозь открытое окно проникали в комнату, отчего она казалась еще светлее и чище. Откуда-то доносились неясные звуки духового оркестра, шум людского говора, детские песни. Но Оля не вслушивалась в эти неясные шумы, она безотрывно смотрела на репродуктор, словно на интересного собеседника, и ловила каждое слово. Диктор говорил в приподнятом, праздничном тоне. Он рассказывал, как сейчас выглядит город, как украшены его улицы, фасады домов, площади:
«Всюду слышатся звуки оркестров, песни и смех. Веселье и радость царят в городе. Да и как не веселиться! Нынешний Первомай особенный! Наша армия уже в Берлине, она добивает банды фашистских захватчиков. Близок день победы! Идет на нашу улицу праздник!»
И едва смолк ликующий голос диктора, как из репродуктора хлынули звуки духового оркестра.
Оля не заметила, как в окне появился Сережа. Он внимательно оглядел комнату и, вдруг увидев Олю, приветливо заулыбался:
— Оля, это ты? Здорово!
Оля вздрогнула от неожиданности, радостно всплеснула руками и зачастила:
— Сережка? Сережа! Заходи сюда! Ну, заходи же!
Но он изобразил на своем лице испуг и отрицательно замахал рукой:
— Что ты, что ты, Оля! Нельзя мне, я знамя в училище несу с демонстрации. Обязан доставить в целости и сохранности. Отнесу и приду. И все придут. Клянусь! Вон девчонки уже на ваше крыльцо поднимаются. — Он достал из кармана пакетик, посмотрел, хорошо ли он закрыт, и крикнул: — Оля, держи конфеты! Лови!
Оля растерялась, хотела сказать «не надо», но, увидев, что Сережа поднял для броска руку, крикнула:
— Не кидай! Я не поймаю.
Сережа опустил руку, взглянул направо, налево и одним прыжком очутился в палате.
— Что ты делаешь! Что ты делаешь! Сумасшедший! Нельзя через окно! — зашикала на него Оля, но она не только не сердилась, но даже была довольна.
— На! Это тебе сейчас полезно. — Он положил на тумбочку пакетик.
— Не надо… зачем ты… возьми обратно, нам тут дают, — запротестовала Оля.
Она прекрасно понимала, чего стоит Сереже этот пакетик. Конфеты давали в столовой к чаю, и Сережа, может, несколько дней не пил чая, копил конфеты, чтобы принести их Оле.
— Возьми, я тебе говорю! — настаивала Оля. Она протянула ему пакетик, но, увидев, что Сережа обиделся, опустила руку и заговорила о другом — Эх вы, друзья! За последние дни никто и носа не показывал, будто я одна осталась на всем свете. Каждый день ждала, ждала, а вас — никого. К другим приходят, а ко мне нет. Знаешь, как обидно?
— Ты не сердись, Оля, ведь мы же работали, как черти… и днем и ночью.
— А почему ночью работали? — удивилась Оля. — Какие-нибудь новые порядки в училище?
— Нет, почему? — Сергей смутился, но вывернулся — Это я для красноречия так сказал. Но вообще, ей-богу, некогда было. А все равно мы с Жутаевым два дня назад приходили к тебе — не пустили. Зато сегодня надоедим! Ну, Ольга, я помчался! — Сергей легко выпрыгнул из окна, словно испарился.
Оля не успела опомниться от неожиданного исчезновения Сергея, как распахнулась дверь, и в палату вошли возбужденные Наташа и Надя.
Всегда медлительная и уравновешенная Наташа, едва переступила порог, стремительно бросилась к Оле.
От Наташи не отставала и Надя. А Оля приподнялась на койке, протянула подругам руки. И Наташа и Надя начали обнимать ее, гладить ее руки, волосы. Когда первый порыв радости прошел, Наташа расхохоталась:
— Ведь мы даже не поздоровались!
— Ну и ладно, не это главное, — возразила Надя.
— Оля! Оленька! Соскучилась я по тебе, сказать нельзя! — ласково глядя на подругу, сказала Наташа и снова обняла ее.
— Какая ты белая! — изумилась Надя. — Даже вроде как похудела. Честное слово.
— А то разве не похудеешь! Истосковалась. Ведь никто за последние дни… ну, никто не наведался! Про мальчишек я не говорю, а вы-то, девчонки?
— Виноваты, Олечка, — взмолилась Наташа, — очень виноваты, даже спорить не стоит. Но ты не думай, что забыли. У нас с Надей только и разговора, что о тебе, а зайти времени нет. Перед праздником даже минутки не было свободной. Просто дышать некогда!
— А в больнице порядки какие-то странные, — возмутилась Надя, — пускают в те часы, когда мы заняты, а когда свободны — и близко не подходи.
— Перед праздником столько работы накопилось, — продолжала докладывать Наташа, — даже не упомнить всего: и первомайская вахта, и постирать надо, и в общежитии по-праздничному убрать, и подготовка к экзаменам.
Надя вдруг театрально всплеснула руками, схватила с табурета брошенные ею и Наташей узелки и протянула их Оле:
— Мы совсем с тобой, Наташка, ошалели: принесли гостинцы и забыли. Оля, это тебе от нас с Наташей. Наша стряпня! Получилось!
Наташа перехватила узелки.
— В тумбочку положим, ладно? — спросила она и, не дождавшись ответа Оли, сунула оба узелка в тумбочку. Тут пироги. Самодельные. Мы на кухне их состряпали. В столовой. Повариха узнала, что тебе в больницу, помогать взялась. — Наташа неожиданно заливисто рассмеялась. — Мы и на демонстрацию ходили с этими узелками! Решили, как пройдем мимо трибуны, — тут же и занесем.
