Инженеры - Гарин-Михайловский Николай Георгиевич (чтение книг TXT) 📗
Форсированная работа на участке подходила уже к концу, когда была получена срочная телеграмма о приезде назавтра генерал-губернатора, которого будет сопровождать все железнодорожное начальство с Савинским и Пахомовым во главе.
В Трояновом Вале, где генерал-губернатор должен был обедать и принимать депутацию населения, сильно заволновались.
Коленьев взял на себя добровольно помогать буфетчику, чтоб обед вышел на славу.
- Вы убрали ваш участок, как невесту, а моя станция грязна, как хлев; дайте мне несколько поездов балласту, - приставал князь к уезжавшему навстречу начальству Карташеву.
- Ну, берите, - согласился Карташев и, отдав соответственные распоряжения, уехал.
На другой день, сидя с своим начальством в служебном заднем вагоне с зеркальными окнами на путь, Карташев мог наблюдать эффект, когда поезд мягко и плавно с усиленной скоростью помчался по его участку.
Молчали Савинский, Пахомов, инспектор, молчал Карташев, смущенно сгорбившись и прячась за спиной Пахомова.
Соседний начальник участка Бызов тыкал Карташева в бок и шептал:
- Вот свинью подложили! Вот подкачали!
Наконец Пахомов угрюмо спросил:
- Много такого пути у вас?
- Весь.
- И везде сплошная перемена?
- Везде.
- Уйму денег перерасходовали?
- Я из сметы не вышел.
Савинский и Пахомов молча переглянулись.
Савинский быстро встал и сказал весело:
- Нет, надо генерал-губернатора пригласить.
Он отправился и привел генерал-губернатора.
Усаживаясь, генерал-губернатор приветливо бросил Карташеву:
- С вашим покойным батюшкой, Николаем Семеновичем, мы были добрые друзья.
Но довершила эффект станция Троянов Вал.
Князь и Коленьев успели чудеса сделать.
Вся платформа станции и поезда были усыпаны свежим, еще влажным песком. Стены станции были красиво декорированы свежей зеленью.
В пассажирском зале был эффектно приготовлен стол, и весь зал был превращен в оранжерею.
Когда генерал-губернатор занялся приемом депутации, мрачный инспектор, взяв под руку Карташева, сказал:
- Вы прямо маг и волшебник. Полтора месяца всего назад мы были на этом участке, и он был сплошная мерзость запустения.
Он покачал головой.
- Вижу, вижу сам теперь, что вы не только бунтовать, но и дело делать умеете.
В это время сторож подал Карташеву две телеграммы.
Карташев прочел: "Я приехала сегодня, завтра назначен наш отъезд, была бы счастлива увидеть вас. Адель".
Вторая телеграмма была от Мани:
"Деля твоя".
Кровь сильно ударила в голову Карташева. От предыдущих всех волнений, напряжения голова его сразу заболела до тошноты, до зеленых кругов.
Инспектор отошел от него и, подойдя к Борисову, сказал:
- Что-то неладно с Карташевым, - какую-то неприятную телеграмму получил...
Борисов быстро подошел и спросил:
- В чем дело?
Карташев отвел его и рассказал, в чем дело.
- Почему же у вас такой несчастный вид?
- У меня голова вдруг так заболела, что я едва могу стоять и, во всяком случае, поспеть в Одессу никак уж не могу.
- Ну, это еще подумаем!
- Да что ж думать? На крыльях не перелетишь.
Генерал-губернатор кончил прием и сел обедать. Около него возился и ублажал его Коленьев.
Все были в восторге и от еды и от Коленьева, а когда кончился обед, все за губернатором отправились в вагоны.
- Вы оставайтесь и поезжайте в Одессу, - сказал Пахомов, ласково пожимая Карташеву руку и особенно загадочно смотря ему в глаза, - нас дальше проводит Коленьев.
Так же ласково и особенно пожал ему руку Савинский:
- Мой сердечный привет вашим.
Инспектор мрачно сказал:
- Я нарядил экстренный поезд, на котором вы успеете до завтра приехать в Одессу. Как только мы отъедем, вам этот поезд подадут.
- Я так благодарен, так благодарен, - говорил растерявшийся Карташев.
Поезд уже трогался, ему весело кивали из окон служебного вагона, и все лица были такие добрые, приветливые, ласковые, что слезы выступили на глазах Карташева, и он готов был всех их обнять и расцеловать.
Через час и Карташев уже мчался в экстренном поезде пз одного пассажирского и одного служебного вагона с большими зеркальными окнами на путь, лежа на богатом и мягком диване зрительной залы вагона. И, если бы не страшная головная боль, Карташев считал бы себя самым счастливым человеком в мире. Сознание этого счастья охватывало по временам Карташева жутким страхом, что вот сразу все это рушится и дорого придется рассчитываться за эти минуты благополучия. Головная боль являлась как бы искуплением этого полного блаженства, и, плотно прильнув к подушке, Карташев радостно мирился с ней, не думая, так как думать не мог, а угадывая завтрашний свой счастливый день, когда больше не будет болеть голова, когда он увидит и почувствует ту, которая до сих пор казалась ему такой недосягаемой и которая отныне его вечная спутница на земле. Вечная и бесконечно дорогая, которую боготворил он, молился на нее, как на светлого ангела, снизошедшего к нему, грешному, грязному, чтоб унести навсегда в светлый, чистый мир любви, правды, добра.
Так и заснул он с тяжелой головой и с легким сердцем.
И проснулся, только подъезжая к Одессе, проспав шестнадцать часов подряд.
Головной боли как не бывало. Свежий и радостный, он бросился в уборную умываться, так как поезд уже вышел с последней станции Гниляково.
Вот уже и большой вокзал. Вот мчится и извивается уже поезд между знакомыми дачами с зелеными деревьями. Опять весна, и в открытые окна несется и охватывает неуловимый аромат цветущих акаций, молодых лучей солнца, радостей жизни, и сердце тревожно и полно бьется под мерный стук колес и грохот поезда.
С размаху останавливается он в облаках пара и дыма, и уже видит Карташев в окна вагона там, на платформе, Маню и рядом с ней... его сердце замирает... Аделаида Борисовна, напряженная, робкая и радостная, ищущая его глазами.
Он спешит, качаясь еще от толчка, целует ей руку. Маня властно командует:
- Целуйтесь в губы!
И когда они исполняют ее приказание и Аделаида Борисовна при этом вся краснеет, Маня весело говорит:
