Пал Иваныч из Пушечного - Соколовский Владимир Григорьевич (книги онлайн бесплатно .TXT) 📗
11
Игнат лежал в постели, на боку; остренькое лицо его заострилось еще больше, кожа обтянула голый череп. Только синие глаза светились, как раньше.
— Ребятушки мои пришли! — обрадовался он. — И Павлик, милой мой сын! Давно ты у меня не бывал. Ох, и чем бы нам, Зоинька, угостить-то их, ничего ведь нету… — Говорил Игнат с одышкой, бухал кашлем. — Зой, Зоя! — хрипел он. — Угостить нечем, так давай хоть песенку им споем. Возьми, доча, баян.
Зойка поставила инструмент на колени, тронула кнопки:
Она сидела спиной к отцу, голос ее становился все тоньше, и Пашка еще прежде, чем увидел слезы, догадался: Зойка плачет! Что опять за чепуха? Он подошел, снял с плеча у девчонки ремень, приспособил баян:
— А ну-ко, веселей давай! Уснули все, заревелись!
Особого веселья от этой песни в комнате не прибавилось, но реветь Зойка перестала, а Игнат под конец даже маленько подпел.
За те полгода, что Пашка не видел Зойку, она еще больше выросла, кофтенка на груди не сходилась, — будто война и не действовала на девку. Хоть Валька и говорил, что живут они с отцом очень худо, Зойка бьется изо всех сил — и на огороде, и подрабатывает, где может, — из отца-то теперь работник совсем плохой. А так она бегает в школу, в восьмой класс. Пашка с Валькой тоже бегали бы в восьмой… Пашка завидовал ей иногда, даже злился: люди работают, ломаются, а она… Тоже, ученица! Но, отойдя от злости, рассуждал уже по-другому: нечего девке надсажаться с малых лет. Заводское дело — тяжелое, мужицкое. Учит ее дядя Игнат — и молодец. Хочет, значит, чтобы ей лучше потом было.
Когда ребята уходили, Зойка сказала:
— Шкодный же ты, Пашенька, в своих ботинках. Когда подрастешь-то?
Пашка смешался, надулся, как хомяк, уставился в пол. Ну и Зойка, огрела!
— Ты не обижайся, Паш, — она погладила его по плечу. — Заходи давай. С тобой хорошо. Зашел вот, спел, поиграл, теперь нам с папкой этого до ночи хватит. Пока, но?
Сперва обидят, потом обласкают. Какие все ж таки женщины хитрые и неверные! Но настроение Пашкино поднялось.
12
В детдом возле грачевской больницы они с Валькой пошли вместе. Одному Пашке было неудобно: искать кого-то, просить, чтобы вызвали, отпустили, то-другое.
Детдом — большое деревянное здание, построенное буквой «Т», раньше оно называлось Домом специалистов, в нем жили заводские инженеры и техники. Когда в город прибыли ленинградские блокадные дети, их прикрепили к заводу, специалистов расселили по баракам, по частным квартирам. И никто не роптал, люди понимали: не просто так, не по чьей-то досужей воле их стесняют, а потому, что надо помочь детям, чудом отобранным у смерти. Впрочем, много ребят умерло уже здесь от необратимых последствий блокадной дистрофии. Те же, что выжили, держались как-то особняком, с мотовилихинскими ребятами не сходились да и редко показывались за воротами детдома. Иногда только летом и ранней осенью они группами гуляли чинно вдоль по улице. Вперед — обратно, вперед — обратно. Вообще они выглядели не по возрасту серьезными, даже во дворике детдома играли мало, и то самые маленькие. Вот какой был странный детдом. Местные ребята сначала умирали от любопытства, табунами ходили смотреть на них: шутка ли — ленинградские, из блокады! А после, обидевшись на сдержанное обращение, ходить перестали, забыли, занявшись своими делами.
У ворот детдома Пашка попросил:
— Сходи, Валька, а? Попроси кого-нибудь там… пускай выделят!
Друг поддел носком камушек, покачал головой:
— Эх, Пашка! Где так ты человек как человек, а где — чистый, ей-богу, воробей! Ладно, жди.
— Тот хмыкнул, удивился, поприглядывался к скачущим по мерзлой позднеоктябрьской земле воробьям, лохматеньким и серым: чем уж это он так особенно на них походил? Глупость какая…
Валька явился довольно скоро с девочкой примерно их лет, одетой в тонкое осеннее пальто и белый берет с помпоном. Пашка даже зашипел от возмущения: девчонка! Этого еще не хватало! А когда он увидал, что девчонка держит за руку карапуза, Генькиного ровесника, его даже озноб охватил.
— Вот, выпросил, — сказал Валька. — Ее зовут Лена, познакомьтесь. А это Вадик, ее брат, он тоже с нами.
Лена с ледяным, надменным выражением на лице протянула тонкую руку, и Пашка слегка пожал ее. Вадик тоже полез с рукой, и Пашка даже улыбнулся ему, но это была улыбка Карабаса Барабаса.
— Идите за мной! — бросил Пашка и впереди всех пошел по улице вниз. Валька, Лена с братом болтались какое-то время стайкой в его кильватере, пока Валька не догнал Пашку, не взял его за руку и не сказал задушенным от ненависти голосом:
— Ты что это как куркуль последний себя ведешь?
— А я с вами и разговаривать, гражданин, не хочу. Отойди, говорю! Я сказал: одного пригласить, а ты что сделал?
— Да пойми, дурак, она не хотела без брата идти. Если, говорит, Вадик останется, тогда и мне нечего делать ходить. Она-то как раз по справедливости рассудила, а ты… да мне рядом-то с тобой идти стыдно, не только разговаривать! У них отец с матерью на войне погибли, а ты перед ними, словно гусь лапчатый… У, какой ты жадный!.. — Валька остановился, повернулся и двинул в обратную сторону.
— Стой! — крикнул Пашка. Догнал: — Ты это, Валь… извини, что ли… Действительно, неудобно получилось. Ладно, идем к ним. Ты вот что пойми: я сам из дому ни кусочка не беру, бьюсь-стараюсь ребят с матерью накормить, — так каково мне другим-то людям еду отдавать? Жалко. А нехорошо получается, вишь. Понимаю, что этим ребятам хоть все отдай, да мало — и нашла все-таки такая чепуха, будь неладна… Хошь, я тебе штуку покажу? — спросил он Вадика, подойдя. Нашел какую-то палку, закрутил ее в руке, забормотал считалку:
да и пошел-пошел утиным шагом, переваливаясь, расшлепывая по земле своими длинными ботинками-лыжами: истинный Чарли Чаплин! Не только Валька с Вадиком захохотали — даже Лена улыбнулась.
— Я тебя сейчас с одним таким же малолетком познакомлю, — толковал Пашка Вадику по дороге. — Озорно-ой! Ты ведь тоже, поди, озорник? Ну-ко скажи, товарищ сестра, я их там обоих настрожу, будут как миленькие! А, боишься? Ну, то-то! Я к вашему брату, озорнику, беда как беспощадный. На гармошке сыграю, вот.
— Вы нам, дядя, хлебуска дадите? — спросил его вдруг Вадик. — Голбуску дайте, я ее сплятаю, никому не дам. А потом, когда все умлут, я ее съем.
Лена побледнела, сжала руку Вадика, и он умолк, морщась от боли. Валька с Пашкой шли удивленные, растерянные страшными словами, услышанными от малыша.
— Это блокадное, вы не обращайте внимания, — сказала девочка. — Ребята у нас еще не все отошли от этого ужаса, болтают всякую чепуху, а малыши, вроде него, перенимают. Хотя Вадьке тоже от всего этого досталось, нас ведь с ним еле выходили…
Мать их была учительницей, отец — помощником командира подводной лодки, погибшей на минных полях. Товарищи отца помогали им, чем могли, потом начался самый настоящий голод, всю свою пищу мать отдавала двоим детям; когда она умерла, Лена и Вадик больше суток провели возле нее в холодной промерзлой квартире — не было сил выйти, позвать на помощь. Вадик то канючил, то терял сознание. Вдруг дверь отворилась, пришел товарищ отца с базы подводного плавания. Лена помнила как в полузабытьи: их везли куда-то на машине, потом они пили чай в кабинете у адмирала, потом — аэродром, приземистые самолеты, подмосковная больница, где их кормили с ложечки… И — поезд, Урал, детдом в деревянном здании буквой «Т».
