Внуки красного атамана - Коркищенко Алексей Абрамович (читать книги онлайн TXT) 📗
Егору было известно: они обо всем еще раньше договорились.
- Ну, на том и порешили, - заключил атаман. - Иди пока, станичник Варакушин, помоги полицаю Климкову навести порядок в холодной.
Варакушин пятился задом до самой двери, раскланиваясь и бормоча слова благодарности.
Некоторое время Ригорашев сидел за столом молча, окаменело, ничем не выдавая своих переживаний, затем вымолвил устало:
- Дай волю таким сволочам, как Варакушин и Клим-ков, - такая междоусобица разгорится в станице, такая черная пропасть откроется между станичниками душа от ужаса замерзнет.
- Да, Алексей Арсентьевич, междоусобица - богопротивное дело, - сказал Тадыкин, - и наше святое дело - не дать ей разгореться.
Егор не понимал Тадыкина, когда-то раскулаченного станичника, а теперь старшего полицая. Он поддерживал Ригорашева во всем, а Ригорашев стоял за свой народ, за Советскую власть. Значит, выходило, что и Тадыкин - за нее?.. Не мог Егор найти объяснения этому обстоятельству. Возвращаясь домой вместе с Витютей, он стал расспрашивать его о Тадыкине. Родич рассказал много интересного про Тадыкина и Ригорашева. Они в те молодые годы корешовали, вместе воевали за Советскую власть в рядах красных казаков, были толковыми хозяевами на земле и никогда ничего не сделали во вред своему народу.
- Зря его раскулачивали в тридцатом году! - сердясь, сказал Витютя. - Не за что было. Хотели и Ригорашева раскулачить, но Миня, твой дед, в те поры красный атаман, защитил его, а Тадыкина защитить не смог: тот, едрена мышь, лишнего на краснобаев в сердцах наговорил.
В тот вечер Егор написал в очередном письме к деду:
"Милый, дорогой дед Михаил Ермолаевич, жив ли ты?..
Я вот недавно был на племенной свиноферме, собрались там наши колхозники бабы и старики - в красном уголке, разговорились, вспоминали прежнюю жизнь. Тебя вспомнили - с уважением и любовью. Ты, оказывается, человек гораздо интересней, чем я думал. По разным замечаниям я определил, что тебя любила не только Панёта... Ну, об этом мы с тобой поговорим один на один, когда вернешься, а то, если бабуля прочитает мои письма, перепадет и мне и тебе.
Знаешь, деда, кто-то припомнил, как ты однажды полдня выуживал кошкой ведро из колодца, которое с жучка снялось, и что потом было... Ох, как взялся об этом рассказывать заика Яша Колесник - мы все со смеху в кучу свалились!.. Но таких веселых минут бывает мало в теперешней нашей жизни. На душе тяжко..."
Егор писал за столом в низах при лампе, а бабка, тихонько напевая, накладывала латки на его рабочие штаны. Он засмотрелся на нее: она изменилась к лучшему. Заметно даже изменилась. Недавно, казалось, умирать собиралась, все жаловалась на болезни, которым и счету не знала, а теперь, гляди-ка, не узнать!.. В беготне по хозяйственным делам все болезни растеряла. Вобралась, сбитая стала и проворная. Панёта подняла па него глаза, улыбнулась... Вот и глаза у нее прояснились, ушла из них мутная вода. Она продолжала улыбаться, и такая ласка засияла в ее ясно-серых, чистых глазах, что Егор, подчиняясь неведомому чувству, вскочил, обнял ее и поцеловал, чего с ним никогда не случалось.
От неожиданности выронив иглу, Панёта охватила его лицо ладонями и, покрывая поцелуями, растроганно произнесла:
- Кровинка ты моя жалельная!.. Как ты вырос... Вот ты Дашу полюбил по-настоящему и добрее, умнее стал.
Новые записи в толстой тетради Егор сделал лишь в конце следующей недели:
"20 августа 1942 года.
Здравствуй, Запашнов старшой! Будь жив, дорогой, и здоров, чтоб мы повидались вскорости с тобой!
Сколько всякого-разного произошло у нас в станице за эти дни! Трудно обо всем подробно написать да и некогда: работаю день и ночь, насмерть выматываюсь. Лягу и лежу - не могу поднять головы. Панёта стянет меня на пол, а я и на полу сплю, не в силах глаз раскрыть. Наш отряд во главе с Семкой Кудиновым снабдил колхозников зерном, в первую очередь многосемейных и солдаток. И на сохранность самое ценное зерно развезли по дворам верных людей. У нас в курятнике мы с Гриней большую яму выкопали: пять фурманок семенной гарновки туда вошло. Прикрыли соломой зерно, присыпали пометом - комар носа не подточит.
Из комендатуры наезжают разные "спецы", проверяют, как у нас идет уборочная, - ни к чему не могут подкопаться.
Ригорашев с Пантюшей и Витютей умно дело поставили: на ответственных работах свои люди, все идет как надо. Ну, Ригорашев угощение ставит "спецам", глаза им заливает самогоном, чтоб меньше замечали. Предатели Варакушин и Клим-ков в Шахтах околачиваются, овощами торгуют - удачно от них избавился наш атаман. Полицаи во главе с Басалякой все еще в камышах шастают. Никого они не поймали, да и вряд ли поймают. По всему, они где-нибудь на островах посреди гиблых низов отсиживаются.
Был со своими хлопцами на колхозном огороде, выкопали там траншеи для картошки. В одну огородное звено ссыпало отборную картошку - сдадим Красной Армии, когда вернется, в другую траншею высыпали что похуже. Эта на тот случай, если нагрянут комендантские интенданты, чтоб от них oтбиться. Первую траншею мы потом аккуратно замаскировали копной сена.
Мы подружились с Семкой Кудиновым и Анютиным Кузьмой. По несчастью, они, деда, оказались на оккупированной территории. Они - настоящие люди. Мы им полностью доверились, вместе привели наше оружие в порядок. Кузьма отремонтировал два автомата и пулемет "максим", который вытащили из ерика Иваны...
Хотел тебе еще написать, да вызывают вот меня мои хлопцы - опять нашлось какое-то дело. Пока, старшой Запашнов!"
"25 августа 1942 года.
Уважаемый дед мой, Михаил Ермолаевич!
Докладываю тебе: сегодня закончили пахоту нашего школьного поля в Голубой впадине. Там мы посеем "арнаутку" Уманского. Семена есть у нас. Я тебе писал: мы под амбар напустили через щели. Так вот, мы - это, значит, я, Гриня, Даша, Васютка и Митенька - вытащили из-под амбара четыре с половиной мешка семян "арнаутки" и припрятали до весны.
Обмолотили мы - решились все-таки! - колосья гибридов озимой пшеницы. Зерно каждого гибрида разделили на четыре части и попрятали в трех разных местах, одну часть посеяли согласно номерам на четырех грядках. Если Уманский не вернется весной, мы сами сделаем перекрестное опыление гибридов. Мы прочитали его агрономические записки и разобрались в схеме гибридизации, которую он нам оставил.
Деда, любимый наш человек, возвращайся скорее!"
"17 сентября 1942 года.
Дорогой деда!
Если бы ты знал, какой праздник для нас придумали фашисты!.. "Похороны колхоза"... Вот какой праздник!.. Что это такое, я пока не знаю, толком не знает и Ригорашев. Он нас, свой актив, собрал и сказал:
- Если герры думают, что спасли нас от колхоза, пусть себе так думают, а мы будем думать свое. Не будем поддаваться на их провокации.
А мне Ригорашев потом шепнул: "Передай Панёте, своей бабке, чтоб в тот день, когда герры учинят "похороны колхоза", сидела с Тосей и Васюткой дома".
Когда я рассказал бабуле про все это, она охнула: "Быть беде!"
И у меня на душе смутно.
Ладно, Миня, я потом обо всем подробно напишу.
Желаю здоровья и благополучия тебе и твоим коням.
Твой старший внук Егор Запашнов".
Глава девятая
"Генерал" Витютя сидел на кровати в серых бумазейных подштанниках и старательно чистил суконкой свои "старорежимные" награды за отвагу и доблесть, проявленные на полях битв с войсками кайзеровской Германии.
Егор передал ему наказ атамана: обязательно быть на "похоронах колхоза". Сам комендант штурмбанфюрер Трюбе высказал пожелание, чтобы все старые, представительные казаки, которые были на казачьем кругу, а в первую очередь смелый казак с крестами и медалями, присутствовали на празднике. Непременно должны быть также дородные красивые молодицы. Их следовало посадить вперемежку со стариками.
- Приду я, ежели не могут без меня колхоз похоронить, - ответил Витютя. Оклемался я. На ноги меня поставили сорок степных братьев и сестер - корешков и травок, настоенных на самогоне. Явлюсь, как же без меня?.. Я колхоз строил, я с ним и в гроб лягу...
