Рассказы для детей - Воронкова Любовь Федоровна (читать книги онлайн регистрации TXT) 📗
Впереди огромный, с тяжёлыми гусеницами, с большой пушкой — это «КВ» («Клим Ворошилов»). А за ним ещё танки поменьше, лёгкие, подвижные.
К соседям вернулся с фронта раненый сын. Он танкист, и Романок хорошо знаком с ним. Он рассказывал Романку, как боятся немцы крепких и быстроходных советских танков. Романок потому и нарисовал их побольше. Все танки шли от печурок к окнам и палили из пушек. Снаряды рвались кругом и даже взлетали на дымоход, к самому потолку.
Валентинка глядела на Романка, на Таиску, на Грушу. Все они что-то подарят матери.
А разве Валентинке не хочется подарить ей что-нибудь?
«Она их мама, а не моя, — упрямо подумалось ей, — пусть они и дарят...»
Но всё-таки ей очень хотелось подарить что-нибудь маме — тёте Даше. Пусть она не настоящая мама, всё равно!
— А ты возьми и тоже нарисуй что-нибудь, — сказала ей Таиска. — Вон там, под лавкой, стоит баночка с краской, дед кровать красил. И знаешь что? Возьми эту краску и нарисуй цветы вот тут на столешнике, вроде каймы. Я бы сама нарисовала, если бы умела.
— А разве хорошо будет? — спросила Валентинка.
— А почему же нехорошо? Цветы! Если бы я умела! Да ты не будешь, я знаю. Что она тебе — родная разве!
Валентинка на минутку задумалась. Можно ли рисовать цветы на скатерти? Её мама, наверно, сказала бы, что нельзя. Но там было нельзя, а здесь, может быть, можно? Ведь разрисовал же Романок печку!
Валентинка полезла под лавку и достала баночку с краской. Потом встала на колени возле стола и на нижнем углу белого столешника робкой рукой намалевала большой красный цветок.
— Ой, до чего красиво! — сказала Таиска. — Как живой! У нас такие летом в палисаднике растут!.. Рисуй ещё!
Второй цветок вышел лучше. Лепестки у него росли шире и смелее. Третий вышел немножко кривой, но это было почти незаметно.
Романок оставил свои танки и рвущиеся снаряды и круглыми синими глазами с удивлением смотрел, как на белом столешнике расцветают алые цветы.
— И-и!.. — вдруг раздалось испуганное восклицание. — Что наделали!
Груша вышла из горницы с книгой в руках и остановилась на пороге:
— Что наделали! Весь столешник испортили! Ну уж и попадёт вам теперь!
У Валентинки дрогнула кисть, и последний лепесток у последнего цветка загнулся, будто опалённый зноем.
Таиска, Романок и Валентинка глядели на Грушу, глядели друг на друга. Смутное сознание, что получилось как-то неладно, охватило их. А что же плохого, если на белом столешнике будут красные цветы? Но вот Груша говорит: «Попадёт!»
Груша вздёрнула пухлую верхнюю губу и сказала:
— Только, чур, меня не припутывать. Сами заварили кашу, сами и расхлёбывайте.
— А я и не заваривал, — сказал Романок, — я только глядел.
— А что же, я заваривала, да? — закричала Таиска. — Я мою посуду и мою! И никаких цветов я на столешнике не делаю!
— Городская, а баловная! — строго сказала Груша. — Ишь что сбаловала!
И ушла в горницу.
У Валентинки сразу пропала вся радость. Она вытащила из своей жёлтой сумочки носовой платок и попробовала потихоньку стереть краску. Но краска была масляная, она не стиралась. Сердце Валентинки сжалось от страха и горя. Что она наделала! Зачем она послушалась Таиску? Что теперь скажет мать, что она скажет матери?
Валентинка спрятала баночку с краской и села в уголок. Скрип снега за окном, стук во дворе, чей-нибудь громкий голос на улице — всё заставляло её вздрагивать: мать идёт!
И потом — дед. Что скажет дед, когда это увидит?
«Может, у вас в городе можно портить скатерти, ну, а уж у нас этого нельзя! Таких барышень нам здесь не надо!» — вот что он скажет, наверно.
Может быть, полчаса прошло, может быть, час. Послышались шаги на крыльце, скрипнула дверь в сенях, и в избу вошла мать.
Необычная тишина показалась ей странной. Она внимательно поглядела кругом.
— Это что такое?! — сердито закричала она, увидев разрисованную печку. — Это что за озорство такое?!
Взглянув на Таиску, она всплеснула руками:
— Ах ты чучело-чумичело! Ну погляди, на кого же ты похожа? Вся в саже! А руки! А платье!
Увидев красные цветы на белом столешнике, мать даже покраснела от гнева:
— Батюшки мои! Да что же это, в самом деле? Из избы выйти нельзя! Кто это намалевал, а? Кто?
Все трое смущённо поглядывали друг на друга. Только одна Груша спокойно и весело стояла у дверей горницы:
— Что, натворили подарочков?
Мать выдернула из веника прут:
— А ну-ка, Таиска, иди сюда, я тебя берёзовой кашей угощу! Я тебя научу, как цветы малевать на столешниках!
— Это не я! — крикнула Таиска.
— Это я намалевала... — тихо сказала Валентинка.
— Ты? — удивилась мать. — Ты? А кто тебя научил?
Валентинка взглянула на Таиску, встретила её испуганные глаза и опустила ресницы:
— Никто не научил. Я сама хотела...
Мать, ещё рассерженная, стояла, похлопывая хворостинкой по скамейке. У неё не поднималась рука отстегать Валентинку. Ну как её тронуть, когда она и так вся дрожит? А с другой стороны, тем ребятам обидно: ведь Таиску-то она за то же самое отстегала бы.
— Это я хотела тебе подарок... — сказала Валентинка. — Мы все хотели тебе подарки подарить!
— Подарки! Какие подарки?
— Ну... Вот Романок для тебя танки нарисовал. А Таиска всю посуду вымыла. А я... я думала, с цветами красивее. Это мы такие подарки придумали: ведь ты же именинница сегодня!
У матери разошлись сведённые брови. Ей даже стало стыдно, что она так расходилась, не узнав, в чём дело. И она была рада, что не нужно никого ругать и наказывать. Она села на лавку, отбросила хворостину и засмеялась. В это время вошёл дед.
— Отец, ты взгляни-ка! — со смехом сказала она деду. — Ты взгляни, пожалуйста, каких подарков они мне надарили: и танков целую бригаду, и чистых кринок, и алых цветов... Ой, батюшки! Ну что за ребята у меня одна радость!
Потом пригляделась к столешнику и добавила:
— А знаете, ребятишки, с этими цветами и вправду красивее!
Снова мир и веселье поселились в избе. Только одна Груша была не в духе. Она так и не успела придумать подарка для матери.
ГОСТИ ПЬЮТ ЧАЙ С ЛЕПЁШКАМИ И ОСУЖДАЮТ МАТЬ
В сумерки, после того как убрали скотину, к матери пришли гости. Стол был накрыт, кипел самовар, и лепёшки красовались в широком блюде.
Первой ввалилась в избу толстая тётка Марья в широком сборчатом полушубке. Она размашисто перекрестилась на передний угол и, по старинному обычаю, отвесила поклоны — сначала деду, затем матери. Потом разделась, но оставила на плечах большой пёстрый платок. И Валентинке сразу вспомнилась ватная грелка-баба, которую мама сажала на горячий чайник.
Тётка Марья посмотрела на ребят и зычно спросила:
— Живы, пострелы?
— Живы! — крикнула Таиска.
— А новенькая-то у вас где? Приёмыш-то?
Романок ткнул Валентинку пальцем:
— Вот она!
Валентинка покраснела и опустила глаза.
— Да-а... — неодобрительно протянула тётка Марья. — Ничего бы девчонка, да уж больно тоща. Ишь ножки-то какие тоненькие!.. Ну куда же в деревню такую? Ни на воз подать, ни с воза принять...
— Вот и я так-то говорю, — отозвался дед. — В деревне жить — на земле работать. А землю, братцы, любить надо. Ну, а где ж ей! Барышня!
В избу вошла ещё одна гостья, бабка Устинья, высокая старуха, сухощавая, подобранная. Она поклонилась хозяевам и, поджав тонкие губы, уставилась на Валентинку:
— Эту девчонку-то взяли?
— Эту, — ответила мать.
— М-м... Ну и что ж вы с ней делать будете?
— А что делать? Пусть растёт!
— Растёт-то растёт. Да что из неё вырастет? Ни отца её ты не знаешь, ни матери. А что они за люди были? Может, хорошие, а может, и не очень...
Валентинка взглянула на бабку Устинью и снова опустила ресницы.
— Во как зыркнула, видели?! — охнула бабка Устинья. — Так и съела глазищами-то!
