Карибский сувенир - Иванов Юрий Николаевич (книги бесплатно полные версии TXT) 📗
«Пьем за яростных, за непокорных… только чуточку прищурь глаза… В флибустьерском дальнем синем море бригантина поднимает паруса…» — песня, полная романтики и соленого ветра, гудящего в снастях. Сколько раз мы пели эту любимую студенческую песню на берегу! Пели и представляли себе и яркое солнце, и свежий ветер, и синее дальнее море.
Дальнее море, вот оно открывается нашим глазам — синее, с фиолетовыми контурами острова Пуэрто-Рико на горизонте… Здесь, в море, родная песня, которая так здорово звучит на берегу, приняла для нас неожиданный смысл: да, вот оно, то море, о котором многие из нас когда-то мечтали! Дальнее, синее и небезопасное!
Справа по корме тают неясные контуры острова Мона; расплывается в дрожащей от зноя дымке силуэт острова Пуэрто-Рико. Всего какой-то час-два погуляли наши глаза по земле, и вот уже снова кругом море… Правда, не на столь уж долгий срок — через две недели мы зайдем в Гавану… Через две, а пока — ярусы и уже осточертевшие станции, ловля планктона, промеры и взвешивания рыб. Вон уже Жаров вытащил на солнце планктонные сетки; они дырявые, и Виктор вдевает иголку в трехметровую нитку, чтобы заштопать. Вздохнув, я спускаюсь с мостика, и в этот момент над мачтами судна с оглушительным ревом проносится сине-зеленый самолет.
— Всем покинуть палубу! — раздается голос вахтенного штурмана.
Сделав разворот, самолет опять несется на нас. Он снизился почти до самой воды, по ней даже видна рябь от разогретого воздуха, выбрасываемого двигателями… С бешеной скоростью железная ревущая махина мчится прямо на судно… Вот самолет совсем рядом… Отчетливо видны белые рубашки летчиков и розовые пятнышки их лиц. Они же врежутся в нас!.. В последнее не уловимое ни для зрения, ни для слуха мгновение громадная четырехмоторная машина, пахнув едким запахом отработанных газов, подскакивает в воздух и проносится над судовыми антеннами. Это был американский патрульный самолет. Штурман «Олекмы» записывает в вахтенный журнал его бортовые знаки, осматривает небо и горизонт в бинокль: нет, больше не видно.
Я выхожу на палубу.
— Хватит рот разевать, — ворчит Жаров, пытаясь распутать нитку, обмотавшуюся вокруг ног, — бери вторую иглу и штопай. Знаешь, как это делается? Вот так иголку втыкают и тянут. А потом снова то же самое…
Подражая Жарову, я тоже отрываю нитку подлиннее, и мы делаем на нежном шелковом теле сеток грубые рубцы.
Известно, что в Карибском море, как нигде, много акул. На первом же перемете почти все тунцы, кроме трех попавшихся в последний момент, были объедены акульими зубами. И тут же около тунцов бились толстобрюхие пакостные двух-трехметровые акулы-быки. Так их называют за толстую башку и неповоротливость. Освободив из пасти хищницы крючок, мы с чувством удовлетворения вырезали акулам челюсти, мстя за испорченные тралы. А потом выпускали в океан, где их в несколько минут разрывали на клочки другие акулы.
Скучный, утомительный и безрезультатный ярус: акулы, объеденные тупцы и снова акулы…
Но вот в воде мелькнуло чье-то тело не совсем обычной формы. Сильная рыбина так рванула хребтину, что она соскочила с роликов ярусоподъемника. Поднатужившись, ребята подтащили необычное существо поближе к борту, вода вскипела, и нашим глазам предстала отвратительная сплющенная башка с серпообразным ртом и вытаращенными глазами. Через несколько минут странная рыбина появилась на палубе. Это была акула-молот, названная так за форму своей головы. Оказавшись среди людей, рыбина несколько раз вяло махнула хвостом и успокоилась. Я осторожно дотронулся до глаза — он не реагировал на прикосновение. Бывало часто, что акулы, только что бешено хлеставшие по палубным доскам хвостами, внезапно успокаивались. Но стоило подойти к какой-нибудь из рыбин, как упругое тело вновь взметалось в воздух… Чтобы точно убедиться, что акула сдохла, следует потрогать, предположим, палкой ее глаз. Если рыба еще жива, то из расщелины сбоку глаза выскакивает твердое кожистое веко — «ширмочка». Если же «ширмочка» не двигается, можно смело ходить около акулы, не опасаясь, что ударом своего хвоста она переломит вам ноги…
Сфотографировав акулу-молот, я передал ее в руки боцмана. Петрович не пропускал почти ни одной акулы, чтобы не вспороть ей живот. Он преследовал две цели: удовлетворял свею ненависть к акулам и знакомился с содержимым ее желудка.
Акулы неразборчивы в пище. Известны случаи, когда в желудках хищников находили бутылки с записками, бинокли, капитанские кортики и даже драгоценности.
Петровичу не везло. Ничего, кроме железных банок из-под консервированных сосисок и какой-то прокисшей газеты, внутри акул он не обнаружил. Сначала мы немного посмеивались над боцманом, но потом и я взялся за нож. Дело в том, что со мной, вернее, с моим фотоаппаратом произошла крупная неприятность. Случилось вот что: мне очень хотелось сфотографировать акулу не с борта судна, а из-под воды. Но лезть в воду ради такого снимка было слишком рискованно, и я сделал небольшое приспособление для подводной фотосъемки. В кусок органического стекла вмонтировал стекло, прикрепил перед ним «Зоркий» и все это приспособление одел в тонкий резиновый мешок. Перед съемкой взводился автоспуск, и подводный фотобокс спускался в воду на бечевках. Акулы все время плавали рядом. Они с интересом отнеслись к моему изобретению и подплывали поближе: дескать, что это за штуковина болтается на веревках? В тот же момент срабатывал затвор, и я выдергивал аппарат из воды… Сделав так три снимка, я в четвертый раз замешкался, и крупный бык, быстро хамкнув, проглотил все мое сооружение… Я потянул веревки на себя, но не тут-то было: акула рванулась так, что от капроновых концов на моих ладонях остались две розовые болезненные полосы… И вот, вооружившись ножом, я вскрываю акульи животы в надежде обнаружить свой фотоаппарат. Но, увы, аппарата нет. Остается успокаивать себя маленькой злой надеждой, что у того проклятого хищника от моей камеры произойдет жестокое несварение желудка и он подохнет в страшных мучениях. Ну, а если я прочитаю где-нибудь, что в акульем животе обнаружен фотоаппарат, то немедленно предъявлю свои претензии: паспорт с номером…
Ах ты, мерзкий бык! Проглотил, как пилюльку…
Карибское море не баловало нас тунцами — уловы были средними, но зато щедро знакомило со всеми хищными обитателями. На один из ярусов мы выловили несколько рыб — ваху и небольшую барракуду. Одна из ваху, или, как ее еще называют, «королевская макрель», была почти двухметрового «роста». У нее узкое длинное тело, почти цилиндрического сечения, острое рыло и сильный короткий хвостовой плавник. Вся рыба покрыта различными пятнами и полосами синего и фиолетового цвета. Казалось, что над ее раскраской усердно потрудился художник-абстракционист — так неприхотливо и небрежно разбросаны пятна и полосы по сильному серебристому телу… Мясо у ваху вкусное, и поэтому рыба имеет некоторое промысловое значение.
Когда выдернули из воды барракуду, то кто-то из матросов удивленно воскликнул:
— Смотрите, ребята, щука!
Действительно, барракуда напоминает обыкновенную речную или озерную щуку: точно такое же тело, такая же лобастая, зубастая башка и злые желтоватые глаза. Только, в отличие от озерной, морская щука окрашена не в зеленоватый, а почти в голубой цвет, и во рту ее вместо тысячи мельчайших зубов торчат большие белые клыки.
Рыбакам морская щука известна не за свое сходство с речными и озерными сородичами, а тем, что, шныряя в прибрежных водах, барракуды нападают на купающихся и наносят им своими клыками страшные, порой смертельные раны. Жители тропических стран большинство несчастных случаев в море, обычно приписываемых акулам, относят на счет этих щук.
В отличие от акул, которые обычно не подплывают близко к берегу, барракуды стаями в десяток рыб постоянно держатся в накатных волнах, добывая себе здесь оглушенных прибоем мелких рыб. Рыбы шныряют у пляжей. Тут и происходят трагические встречи любителей понырять в волнах с барракудами.
