Три венца - Авенариус Василий Петрович (читать книги бесплатно полностью без регистрации txt) 📗
-- Э, милый человек! Двух смертей не бывать, а одной не миновать. Ты вот сам поразмысли: что такое тысяча, другая четвертей хлеба на все царство московское? Ведь это, почитай, на душу чуть не по зернышку придется. А куплей-продажей торг стоит: перекупить, перепродать -- ан в карман-то, глядь, лишний рубль и перепал.
-- А каждый рубль души христианской стоит!
-- Кому на роду написано помереть, тому все одно не жить. Дело житейское! А царю Борису Феодоровичу все же щедрота его на том свете зачтется. Воистину сдержал он, памятует слово, что дал всенародно при выборе на царство! "Бог свидетель, -- обещал он, -- что никто в моем царстве не будет нищ и наг!" И, тряся верх своей рубахи, примолвил: "сию последнюю разделю с народом". И, по сказанному, как по писанному, сирым и вдовым заступник, нищей братии щедрый податель; никого, самих мертвых не забывает: по улицам тела их подбирать велит, обмывать да одевать в чистые рубахи, обувать в красные коты, а там со всем почетом в скудельницах хоронить.
Молодого дикаря практическая философия торгового человека не совсем, казалось, еще убедила.
-- Народ теперь, значит, меньше ропщет? -- спросил он.
-- Меньше ли, больше ли -- где весы возьмешь взвесить? -- осторожно отозвался Биркин.
-- Так жить-то на Руси не легче прежнего?
-- Не легко, милый человек, не легко.
-- И Годунова все клянут?
-- Есть и такие, что не одобряют, очень не одобряют. Да на всех нешто угодишь? Вот хошь бы ваша братия, мужики да холопы, клянут кабалу: "Вот тебе, бабушка, и Юрьев день!" А каково-то, скажи, жилось вам до этой кабалы? Кто посильнее из вельмож да попов, тот вас и за чуб, и переманит, а мелкопоместные бары хошь волком вой, совсем без рук. Ну, а теперича шабаш: у кого кто закрепился, на того и трудись. За то и спасибо царю Борису Федоровичу, что не вельможным одним мирволит, а и о простых мирянах печется.
-- А вас-то, торговых людей, разве он не теснит?
-- Нас? -- будто удивился Биркин. -- Чем же, примерно?
-- Как чем? Сколько немцев-то этих к нам напустил, каких льгот им надавал! И валят они к нам, что саранча залетная, из Гданска, из Любка, из свейского королевства, из аглицкой земли, буймистров своих и ратманов подсылают; а Годунов их, как великих послов принимает, не знает как и чем ублажить: отводит им на Арбате боярские хоромы; жалует их кафтанами на шелку, из бархату, из золотой парчи; оделяет деньгами по пятьдесят рублей на брата; оделяет землею с сотнями душ, а о всяком съестном: мясе да рыбе, масле да сыре, вине, пиве да меде -- и разговаривать нечего; за царский стол свой, за царскую хлеб-соль сажает; первым боярам своим велит земно кланяться дорогим гостям, прислуживать. И возносит его, понятно, хитрая немчура превыше царя небесного, славословит великодушие государя московского; а мы-то, люди русские, православные, глядючи, только облизывайся да усы обтирай!
Патриотический пыл молодого полещука разжег понемногу и степенного торгового человека. Степан Маркович духом опорожнил свою кружку и с таким азартом брякнул ее на стол, что вся посуда на столе зазвенела.
-- Все бы это еще куда ни шло, -- промолвил он, -- пускай бояре шею гнут -- и им не мешает; но что и взаправду обидно, так это то, что проходимцам этим дают жалованные грамоты на беспошлинный торг по всей Руси!
-- Да кто дает-то? Все тот же Годунов!
Биркин уже спохватился, что, пожалуй, сболтнул лишнее, и поторопился свернуть беседу на более мирное поле.
-- Да ведь не даром же им и честь такая, -- мягче заговорил он, -- мы, русские, что ни толкуй, народ темный, а меж них, немцев, такие есть штукари -- просто ума помрачение! Вот хоть в последнюю побывку мою в Москве, зашел как-то на Неглинной к часовнику одному, из Любка родом. Гляжу: часы боевые стоячие, с боем и пере-часьем, с планидами да с альманаками (царю Борису Феодоровичу, слышь, в дар из-за моря присланы да к часовнику этому в починку отданы были). Поверишь ли: бьют во все часы да перечасья в колокола да колокольчики, на разные голоса, и выходит это из часов сам Спаситель наш Иисус Христос со двенадцатью святыми отцами-апостолами. Бог ты мой! Глядишь -- и сам не знаешь: отвернуться ли поскорее, аль осениться крестом? Люди тертые ведь, дошлые: чтобы нас, православных, обморочить, с истинной веры сбить, и мудрящие часы-то эти, может, соорудили?
-- Нет, Степан Маркыч, -- возразил Михайло, -- иноверцы они, еретики, -- точно, но все же на того же, поди, Христа нашего молятся. И кое-что доброе мы от них, пожалуй, переймем. Не одних проходимцев-штукарей залучил к себе Годунов, надо честь ему отдать; залучил он и разных мастеров навычных: суконников, рудознатцев, чтобы ремеслом своим народу послужили. Вызвал он и ученых людей, чтобы школы у нас всякие завести, уму-разуму сызмала детей наших учить*. Ума за морем, правда, не купишь, коли дома его нет; а все ж таки кое-что от них переймем. И за это царю Борису многое простится. Ученье -- свет, а неученье -- тьма.
______________________
* Борис Годунов состоял в переписке с ленциатом прав Тобиасом Лонциусом в Гамбурге относительно устройства в России не только школ, но и университетов.
Степан Маркович, недоумевая, уставился на дикаря.
-- Да сам-то ты, Михайло Андреич, никак тоже грамотный? -- спросил он.
-- Мм... не умудрил Господь... -- замялся Михайло, точно застигнутый врасплох.
-- Послушай, добрый молодец, -- продолжал Биркин, -- скажи-ка мне по чистой совести, взаправду ли ты крестьянский, а не боярский сын?
Михайло заметно покраснел, принужденно рассмеялся и взялся за кружку -- не с тем, казалось, чтобы пить, а с тем, чтобы заслониться от слишком внимательно устремленных на него глаз собеседника.
-- Твоим бы медом да нас по губам! -- сказал он. -- А мед-то и то ведь весьма даже изрядный.
Тут щекотливая для него тема была и без того прервана: послышался конский топот и лай волкодава. Топот замолк за околицей; кто-то по-польски окликнул хозяина. Иосель Мойшельсон опрометью выбежал на улицу. Вслед за тем донесся опять стук лошадиных копыт: всадник помчался далее. Содержатель корчмы с развевающимися полами кафтана впопыхах влетел назад в дом и, как угорелый, заметался по горнице, клича дочь и батраков своих, того же израильского племени.
Глава пятая
КАК ОБЪЯВИЛСЯ ЦАРЕВИЧ
Гости вопросительно следили за суетившимся стариком-евреем. Тот, что-то вспомнив, хлопнул себя рукою по лбу и подбежал к Михайле.
-- Михайлушко! Ты погодишь, значит, до утра, пока солнце встанет?
-- А что?
-- Да турицу в лесу доставать.
-- Сказал раз, что погожу. А что тебе вдруг так загорелося?
-- Стало, надо.
Он собирался снова отойти; но проснувшийся между тем Данила Дударь удержал его за полу лапсердака.
-- Куда? Постой! На что тебе турица? Отвечай толком.
-- Вай, отстань! Недосуг!
-- Так и собака собаке молвила, когда та ее в гости зазывала: "Вау, отстань! Недосуг". "А что?" -- "Да завтра хозяин с сыном едет, так надо вперед забегать да лаять". Каких таких гостей на утро ждешь, ну?
Иосель Мойшельсон, видя, что ему не отвязаться, нехотя объяснил, что светлейший князь Адам с княгиней своей, с детьми и с царевичем Димитрием в Дубне у князя Острожского прогостил да теперь вот вперед гонца в Вишневец выслал: завтра-де тут, мимо корчмы проедут и привал сделают.
Гости переглянулись, а хозяин воспользовался этим, чтобы увернуться и ускользнуть.
-- Так про царевича этого, стало, не все бабьи сказки? -- вполголоса промолвил купец Биркин.
-- И в Киеве, и в Остроге болтали уже нам про самозванца, -- сказал запорожец. -- Да не всякому бреху верь.
-- Молчок, брат! -- цыкнул на него Степан Маркович, опасливо озираясь. -- Держи язык за зубами.
-- Да мне-то что держать, дружище? Нам, вольным казакам, не все ли едино, кто у вас там на Москве царит? А будет вашему самозванцу удача, так мы первые же, пожалуй, пристанем.
