Сирота - Дубов Николай Иванович (читаемые книги читать .TXT) 📗
— А то нет! — ответил Тарас. — Вон и Людмила Сергеевна говорила, что маленький… Сам пойдешь, чи отвести?
Лешка пошел сам.
Мало-помалу горечь и обида после разговора у Людмилы Сергеевны ослабевали. Ослабела, а потом и вовсе исчезла мысль о бегстве, однако со своими обидчиками Лешка не разговаривал. Они делали вид, будто ничего не случилось.
Кто-то разболтал о том, что было на совете отряда, и однажды вечером Валет, ухмыльнувшись, сказал, ни к кому не обращаясь:
— Может, деткам пора баиньки?..
Лешка притворился, что это его не касается.
В другой раз Валет, уже глядя прямо на Лешку и так же отвратительно ухмыляясь, запел:
Спи, младенец мой прекра…
Лешка ринулся к нему, но его перехватили несколько рук, усадили на кровать и придержали, пока он не перестал вырываться. К Валету подошли Митя и Тарас.
— А ну пойдем, поговорим, — сказал Митя и кивнул на дверь.
— А чё те надо? — огрызнулся Валет, но, посмотрев на обоих, притих и вышел вместе с ними.
Разговор был недолгий. Валет вернулся запыхавшийся, слегка помятый. На Лешку он не смотрел.
Лешкино ожесточение не смягчилось. Не нужно ему ни заступничества, ни помощи. Раз с ним так, и он будет тоже… От ребят он держался в стороне, и ему все чаще становилось не по себе. Все чаще.
Лешке приходилось подхлестывать затихающее воспоминание, заново растравлять обиду, чтобы не заговорить, не засмеяться, когда смеялись другие, и чтобы не получилось, будто он все забыл и уже не сердится.
Он не собирался ни забывать, ни прощать. Пусть не думают… Тоже нашлись умные! Он не глупее. Захочет — не хуже их будет. Вот возьмет и докажет…
Доказать оказалось трудно. Надо было наверстывать пропущенное и учить новое, чтобы не отстать. А новое зачастую было непонятно — оно опиралось на пройденное; там же у Лешки обнаруживался то один, то другой провал. Лешка злился и ожесточенно читал и перечитывал пройденное. Иногда, запутавшись, он поднимал голову от учебника и ловил взгляды Мити, Киры, Яши. Взгляды выражали сочувствие и готовность немедленно помочь. Лешка отворачивался и, сжав виски кулаками, начинал снова. Думают, он попросит. Не дождутся!..
Прошло немало недель, пока двойки исчезли. Их заменили тройки и даже четверки. Теперь, когда Лешка отвечал, на лице Тараса появлялось сдержанное одобрение, "Великая немая" улыбалась, а подпухшие глазки Симы сияли. Лешка делал вид, будто ничего не замечает. Очень ему нужно их одобрение! И вообще они ему не нужны. У него есть настоящий друг - Витька Гущин.
Кроме Витковского, Витька ладил со всеми одноклассниками, но привязался к Лешке, может быть, потому, что тот охотнее других слушал, как и каким великолепным моряком станет он, Витька, не спорил и не подсмеивался. Дома Витька перерисовывал из книг все картинки с парусниками, пароходами и развешивал их на стенах. Милочке иногда удавалось проникнуть в комнату брата и благодаря Лешкиному заступничеству остаться там. Она с завистливым восхищением смотрела на картинки и тяжко вздыхала: у нее таких не было. Лешка рисовал для нее пароходы, и они получались очень похожими на настоящие. Но Милочка не признавала реализма. Прижимая верхнюю губу языком и пыхтя от усердия, она легкий дымок из трубы заменяла толстой кудрявой спиралью, на палубе пририсовывала человечков ростом с мачту, а над пароходом помещала самолет, похожий на растрепанную курицу…
Часто и надолго к Гущину ходить не удавалось: надо было успевать домой к обеду, ужину, готовить уроки. А дома он все время чувствовал себя скованно и неловко. Как ни расковыривал Лешка свою обиду, переживать ее наново не удавалось. Теперь он уже не понимал, почему и за что так рассердился, рассорился с ребятами на всю жизнь. В том, что ссора на всю жизнь, он не сомневался.
Однажды после уроков Митя поотстал от ребят, поравнялся с Лешкой и сказал, будто продолжая прерванный разговор:
— Вот видишь, я оказался прав!
Лешка покосился на него.
— Все говорили, что тебе надо помогать, а я говорил — не надо, ты и так догонишь… Ну, вот догнал, и хватит дуться.
— А я дуюсь?
— А кто, я, что ли, голова садовая? — засмеялся Митя и стукнул его портфелем по спине.
— А что же, я? — также засмеялся Лешка и тоже стукнул его портфелем.
— Ребята! Наших бьют! — закричал Митя.
Он сгреб горсть снега и швырнул в Лешку. Тог ответил. Подбежали ребята, снежки посыпались на него, на Митю, и через минуту на улице бушевала снежная пурга. Прохожие замедляли шаг и, улыбаясь, смотрели.
Должно быть, им вспоминалось свое, такое же веселое, горластое детство, снежные баталии, и им тоже хотелось, наверно, залепить в кого-нибудь хорошим зарядом, но — они были взрослые. Они подхватывали с земли горсть снега, уминая его, смущенно улыбались и шли дальше по своим, взрослым делам, унося быстро тающую между пальцами памятку юности.
Внезапно в кипящий бой ворвался крик:
— Вы что безобразничаете? Хулиганы!
Пожилой мужчина на тротуаре потрясал палкой. На черной драповой груди его красовалась снежная корона — след вдребезги разбившегося снежка.
— Полундра! — крикнул Валерий.
И, подхватив портфели, ребята бросились бежать.
Они вовсе не испугались ни толстого гражданина, ни его палки. Им просто было так же весело и радостно бежать, как только что было весело и радостно бросать друг в друга хрустящие в руках, пахнущие холодом и свежестью снежки. И они бежали, крича во все горло и изо всех сил топая, чтобы громче хрустел и звенел под ногами снег…
Шумная пурга на улице смела призраки обид, которые Лешка собирался на всю жизнь поселить между собой и товарищами.
Он опять пошел с Яшей в библиотеку. Опять открывал каждую книгу, как сказочную дверь в новый, неведомый мир, чудодейственно поместившийся на нескольких сотнях страничек. Только теперь Лешка уже не пытался захлопнуть эту дверь за собой и забыть об остальном.
"Коза" и моторчик уже стояли на фундаментах, трансмиссия со шкивами была прикреплена к стене, проводка сделана. Теперь, когда.
Вадим Васильевич в воскресенье влетал на мотоцикле во двор детдома.
Кира, Митя и Толя запирались с ним в мастерской, и оттуда доносились то басовое гудение, то треск и постукивание. Наконец Вадим Васильевич объявил, что все готово и можно, пожалуй, попробовать, но тут же добавил, что следует обставить все по-человечески.
Что значит «по-человечески»? Конечно, это не гигант тяжелой индустрии, но мастерская у них, в детдоме, открывается не каждый день.
Разве это не торжество? И разве для тех, кто на этом ветхозаветном ветеране снимет первую в своей жизни стружку, — это не праздник?
Отчего бы и не назвать так: "Праздник первой стружки"? А? Ничего звучит! Может, у них даже появится такая традиция, чтобы каждый, кто начинает работать на станке, снимал свою первую стружку при всех, торжественно? Традиции надо не только чтить, но и создавать… Неплохо придумано, а?
Вадим Васильевич, склонив набок голову, зажмурил левый глаз и широко открытым правым вопросительно оглядел всех, став похожим на диковинную лысую птицу. Никто не замечал в нем смешного, будущие токари смотрели на него с обожанием.
— И из ремесленного позвать! — предложила Кира.
— Правильно! — поддержала Людмила Сергеевна.
Из ремесленного пришли уже знакомые ребята-воспитанники и Еременко. Еременко с ревнивой тщательностью осмотрел все, перещупал, даже попробовал покачать «козу» на фундаменте.
— Ничего, ничего, — проговорил он, отдуваясь и вытирая руки концами. — Смазывать побольше надо! Она… станок, я говорю, смазку любит!
— А разве мало? — удивилась Кира.
Она следила за каждым движением Еременко, вместе с ним заглядывала всюду, перепачкалась, и даже на носу у нее появились черные пятна.
— Нет, ничего, ничего, — успокоил Еременко. — Вот из тебя будет токарь, по носу видно! — засмеялся он, увидев масляные пятна на Кирином носу. — Ну что ж, голубчики, начинайте!
— Нет уж, начинайте вы, — сказала Людмила Сергеевна, протягивая ему ножницы. — Ваш подарок — вам и начинать.
