Жизнь и приключения Заморыша - Василенко Иван Дмитриевич (библиотека книг .TXT) 📗
- Да что ты мне про чайники плетешь?
- Я не про чайники, а про Курганова. Он как узнал, что задумал Циолковский, так сейчас же ему письмо заказное послал: тоже лететь хочет.
- Из пушки, - опять показал свои знания Степка Лягушкин.
- Не из пушки, а в ракете, - поправил я. - Вроде тех, что по праздникам в городском саду запускают. А если не возьмете, написал Курганов, я и сам улечу: надоело мне жить в России с околоточными надзирателями.
Лицо у Артема Павловича опять стало скучное.
- Чепуха это, братец. Ни один учитель на Луну не полетит. Так, разве какой-нибудь коллежский регистратор, воробей желторотый, мальчишка, который еще не успел себе домик купить. - Артем Павлович, зевнул и приказал: - Прекратить посторонние разговоры. Решай задачу.
- Сейчас, Артем Павлович. Я только хотел сказать, что хорошо б и нам такие задачи решать - про ракеты. А то скучно.
- Ага! - поддержал меня Степка. - Вот, например, с Земли на Луну вылетает ракета. А в тот момент с Луны на Землю запускают другую. Спрашивается: где они столкнутся и вдребезги расколошматятся? С Луны ракета летит, конечно, быстрей, потому что сверху вниз, а с Земли медленней, потому что снизу вверх...
- Молчать, дурак! - вдруг гаркнул Артем Павлович. - А ты что лясы точишь? - набросился он на меня. - Разнуздались, канальи! Решай задачу!
Я вздохнул и начал излагать условие: "Купец Никитин продал чиновнику Петрову 2 аршина и 6 вершков сукна синего, а купец Пахомов продал чиновнику Иванову 3 аршина и 5 вершков сукна зеленого..."
Задача была трудная. Но я все объяснил и все правильно написал на доске. Артем Павлович что-то буркнул и уткнулся в журнал. Так он просидел минут пять, потом встрепенулся и поставил мне отметку.
- Гм... Да... Одиннадцать... Можно б и двенадцать, да ростом не вытянул... - пробормотал он.
О такой отметке мы никогда не слыхали. Ребята обалдело смотрели на учителя.
Прозвенел звонок. Артем Павлович с трудом встал и пошел из класса. Но, не дойдя до двери, сильно пошатнулся.
Оставался последний урок - закон божий. Как всегда, батюшка запаздывал. Опять у нас гвалт. Дежурный кричит: "Запишу-у!" Это такое распоряжение инспектора: если учителя в классе нет, то дежурный должен брать на заметку каждого, кто балуется. Но сегодня записывать больше некого: записан уже весь класс.
За окном послышался цокот лошадиных подков о булыжник мостовой и дребезжание извозчичьей пролетки.
Мы бросились к окнам. "Едет!.. Едет!.. Едет!.." Цокот и дребезжание оборвались у парадной двери. Из пролетки вылез батюшка, поднял полу рясы и вытащил из кармана штанов кожаное портмоне. "Сейчас начнет торговаться", - захихикали ребята и распахнули рамы окон. Батюшка долго копался в портмоне, потом вынул монету и со вздохом подал извозчику.
- Что это? - нацелился с козел извозчик на монету одним глазом. - Никак, пятак?
- Пятачок, друг, пятачок, - закивал батюшка.
- Что ж это за цена такая?
- А сколько ж тебе, друг?
- Да вы хоть по таксе заплатите, я уж на чай не прошу. Двугривенный с вас.
- Что ты, что ты! - замахал батюшка на извозчика руками. - С отца-то духовного? Нехорошо, ой, как нехорошо!..
- Да ведь овес-то, знаете, почем ноне? Кусается.
- Не знаю и знать не хочу! Я овса не ем.
- Это, конечно, а лошади как без овса? Без овса животная и ноги задерет.
- Вот пристал! Ну, на тебе еще две копейки - и езжай.
- Да на что мне ваши две копейки! Две копейки - это калеке на паперти, а нам с животиной заплатите за наш труд что следует.
- Ну и труд! Сидишь на козлах да кнутиком помахиваешь. На вот еще копеечку.
- А вы сядьте сами, да и помахайте: посмотрим, как она у вас поскачет не жрамши. Не жрамши ей недолго и копыта на сторону откинуть.
Дойдя до десяти копеек, батюшка бросает медяки на сиденье пролетки и скрывается в парадной двери.
- Эх, - почесал возница под шапкой, - знал бы, ни за что не повез! - Он зачмокал на лошадь, та лениво задвигала кривыми ногами.
И вот батюшка в классе. Он ходит от двери к окну, от окна к двери и роговым гребешком расчесывает свои редкие прямые волосы.
Снимет двумя пальцами с гребешка рыжий пук, сбросит его на пол и опять расчесывает. И, пока ходит по классу, ругает Толстого:
- Еретик! Ханжа! Укоряет духовных лиц в сребролюбии, в корысти, а сам сидит в роскошном имении. Против святой церкви пошел, бога живого отрицает. Вероотступник! Гореть ему в геенне огненной!
Все время, пока ругает, кривит набок рот. Потом перевязывает волосы черной ленточкой, перебрасывает косичку на спину и садится за стол.
- Тверже учите священное писание, назубок. Встретится вам еретик-толстовец или бунтарь-социалист, начнет свое словоблудие, а вы его текстом, текстом, текстом! От Луки, от Иоанна, от Марка, от Матфея, от всех святых апостолов! Текстом бейте, текстом, текстом, текстом!
Батюшка со свирепым видом тычет кулаком по воздуху, будто бьет кого-то в зубы. Мы смотрим на него со страхом. Он спохватывается, хитро подмигивает нам и затевает шутливый разговор.
- Ну как, Пархоменко, все еще не смыл, со щеки чернильное пятно? А пора бы уже, вторую неделю носишь. А ты, Кукушкин, все уминаешь сало с хлебом? Ишь, как тебя распирает! Подожди, я наложу на тебя пост. - Конечно, не минует и меня: - Ну, Мимоходенко, как дела? Поумнел ты немножко или так дурачком и растешь?
Я встал и некоторое время водил глазами по потолч ку, будто соображал. Все ждали забавного разговора, приготовились смеяться.
- Не знаю, батюшка, - ответил я озабоченно. - Вам со стороны виднее.
- Ну, а сам как ты думаешь, а?
- Думаю, что так дурачком и расту.
Ответ батюшке очень понравился. Он смеется то тоненько и визгливо, то басовито и с хрипом. Насмеявшись, поднимает рясу, вытаскивает красный клетчатый платок и вытирает глаза.
- Это хорошо, Мимоходенко, что в тебе нет гордыни. Блаженны кроткие, ибо они наследуют землю. А все-таки, Мимоходенко, учись усердней, и господь вразумит тебя. Читай почаще слово божье: оно просветляет ум и освежает душу.
- Я и то, батюшка, читаю. Только что ж его читать, если я все равно не понимаю. Вот раскрыл я вчера библию и стал читать "Первую книгу Моисееву" - про сотворение мира и человека. Так усердно читал, что даже выучил наизусть. И ничего не понял.
