Шиворот-навыворот - Энсти Ф. (электронная книга .TXT) 📗
Но его милосердие стало для мистера Бультона страшным ударом. Он упал ничком на постель, подкошенный этим сообщением. Еще десять минут назад он был весел и беззаботен, а теперь не только рухнули надежды на освобождение, но и менее чем через два часа его ожидала порка.
Когда в нашей жизни вдруг происходит перемена – к лучшему или худшему, – вес будничные мелочи принимают совершенно иной облик и смысл. Книга, что мы читали, письмо, за которое принялись, картина, что висит в нашей гостиной – какими они становятся милыми и привлекательными – или, напротив, мрачными и враждебными.
Что-то вроде этого испытал Поль, когда кое-как закончил одеваться. Уютная спальня, с ее приятными обоями и шторами, теперь казалась ему отвратительной. Чувство благодарности за ночь, проведенную в приятном одиночестве, сменилось отвращением, ибо спокойствие это оказалось обманчивым.
Раздался тихий стук в дверь, и вошла Дульси с подносом, на котором был завтрак.
– Ну вот!, – сказала она, – я уговорила маму разрешить принести тебе завтрак. Тут яйцо и сдобные лепешки.
Мистер Бультон сел на стул и лишь простонал в ответ.
– Ты мог хотя бы сказать «спасибо», – надула губки Дульси. – Та девочка и не подумала бы принести тебе поесть, окажись она на моем месте. Я хотела сказать тебе, что не сержусь, потому что скорее всего ты не просил, чтобы она тебе писала. – К счастью для Поля, Дульси не знала окончания истории с Конни Давенант. – Но тебе, по-моему, все равно.
– Мне очень плохо, – вздохнул Поль.
– Тогда выпей кофе, – посоветовала Дульси. – И поешь. Я специально принесла тебе яйцо. Оно придает силы. Тебе силы понадобятся.
– Не надо! – с ужасом воскликнул Поль при мысли о том, что ему предстоит. – Я этого не вынесу.
– Но я спрятала папину новую трость, – сообщила Дульси. – А старая, ты же сам говорил, сечет не так больно. Хлыст куда больнее. Но папа потерял его на каникулах, когда выезжал кататься верхом.
– Хлыст куда больней? – механически повторил Поль.
– Том говорит, что больней. Но, Дик, тебе придется потерпеть какие-нибудь пять минут. Это пустяки по сравнению с исключением. Мы с мамой еле-еле упросили папу не делать этого, а оставить тебя.
– Еле-еле упросили? – опять повторил Поль.
– Ну да. Он так долго но соглашался, я как могла уламывала его. Я просто не могла перенести, что тебя не будет.
– Ты поступила очень жестоко, – сказал Поль. – Я страдаю из-за тебя. Если бы не ты, это письмо никто не увидел бы. Если бы не ты, я бы выбрался из этого ужасного места.
Дульси поставила поднос и, заложив руки за спину, прислонилась к углу гардероба.
– И это все, что ты мне можешь сказать? – произнесла она с дрожью в голосе.
– Все, – подтвердил Поль. – Не сомневаюсь, ты руководствовалась лучшими намерениями, но тебе вообще не следовало вмешиваться. Из-за этого со мной и приключились все эти невзгоды. Унеси завтрак. Меня тошнит от одного его вида.
Дульси помотала головой и сжала кулачки. Нрав у нее был такой же горячий, как и у ее отца.
– Отлично, – сказала она и с достоинством двинулась к двери. – Я очень сожалею, что вообще вмешалась. Лучше бы тебя отправили домой к твоему отцу. Пусть он поступил бы с тобой, как сочтет нужным. Но я больше не подойду к тебе и не скажу ни словечка! Я и не посмотрю в твою сторону. Я скажу Типпингу, что он может колошматить тебя сколько душе угодно, и сообщу Тому, куда я спрятала новую папину трость. Очень надеюсь, что тебе будет больно.И с этими словами она удалилась.
После этого мистер Бультон некоторое время расхаживал по верхнему этажу школы, боясь спуститься вниз, но не имея сил оставаться в комнате. Горничные, что пришли убирать кровати, смотрели на него с жалостливым любопытством, но гордость помешала мистеру Бультону просить их о помощи. Прятаться было бессмысленно, потому что, без гроша в кармане и не имея возможности одолжить денег, он был вынужден бы оставаться в этом доме, пока голод не вынудил бы его покинуть убежище. И то если его до этого не отыщут.
На площадке затихли крики школьников – полчаса, отведенные для игры, закончились. Он услышал, как часы в холле пробили одиннадцать – настал час его испытаний. Доктор не забыл о нем, ибо вскоре в комнату вошел дворецкий и провозгласил, что доктор Гримстон желает видеть его, «если он не возражает». Поль кое-как спустился по лестнице, дворецкий распахнул перед ним двойные двери, и Поль вошел в классную комнату, умирая от страха и стыда.
За партами и столами собралась вся школа. Только книг на партах не было. Казалось, ученики пришли слушать лекцию. Не было лишь мистера Блинкхорна, который, испытывая неприязнь к подобным процедурам, воспользовался случаем выскользнуть на улицу. Теперь он важно трусил по гимнастической площадке, расставив локти и подняв вверх голову. Он говорил, что это у пего вообще была привычка внезапно прерывать урок, несколько минут бегать рысцой, а потом возвращаться в класс запыхавшимся, но освежившимся.
Мистер Тинклер сидел за своим столом и по лицу у него блуждала слабая улыбка, с которой люди смотрят на бой быков или на заклание свиньи. Когда мистер Бультон появился в дверях, все школьники устремили на него взгляд.
– Прошу на середину, – сказал доктор Гримстон, стоявший у своего стола, – чтобы товарищи могли видеть.
Поль подчинился и встал там, где ему было ведено, чувствуя себя так, словно из него вынули все кости.
– Кое-кто, возможно, удивится, – начал доктор Гримстон внушительным басом, – почему я созвал всех сюда, но большинство живущих под моей крышей знают и, надеюсь, одобрят мои мотивы.
Если есть одна добродетель, которую я особенно старательно пытался укоренить в ваших душах, это скромность и сдержанность в отношении с представительницами противоположного пола. В основном я в этом преуспел, но мне тем более больно товорить, а вам, наверное, слышать о том, что среди вас завелся негодяй, достигший немалого искусства в плетении сетей для улавливания неопытных девиц. Полюбуйтесь на него – вот он стоит перед вами во всей бесстыдной наготе моральной распущенности. – В таких случаях доктор не скупился на самые звучные эпитеты, и Поль сам почувствовал себя негодяем. – Вот он, низкий распутник, юный летами, но умудренный во всем остальном, ловелас, который, не колеблясь ни минуты, сочинил любовное послание, столь ужасающее своей фамильярностью и откровенностью, что я не могу заставить себя оскорбить ваш слух пересказом его содержания.
Вы справедливо отторгали его как морального урода. С прискорбием сообщаю вам, что он не только преследовал своим вниманием юную и неразумную особу, но и воспользовался священным зданием церкви, чтобы там втихомолку продолжать ухаживания и заставить свой предмет написать ему ответное письмо.
– Если же, – грохотал докторский голос, – я сумел бы внушить этому трусу, этому жалкому сердцееду, что его увлечения несовместимы со здоровой жизнью подростка, если бы он осознал пагубность своего поведения, если бы страдания его плоти оставили бы какой-то след на том, что выполняет у него роль сердца, тогда, значит, я поднял на него руку не напрасно.
Тогда он поймет, что никому не позволено пачкать грязью доброе имя школы, топтать, словно церковную подушку, мою репутацию как наставника юношества. Я сказал все. Не буду продолжать свои упреки при всей их заслуженности. Достаточно. Перейдем к главному. Ричард Бультон, стой, где стоял, а я сейчас вернусь и воздам тебе по заслугам.
С этими словами доктор вышел из классной комнаты, оставив Поля в состоянии смятения и ужаса, каковое нет нужны особо описывать. Никогда и ни за что не станет он шутить с Диком, как бывало, насчет телесных наказаний в этой теме нет ничего смешного. Если этот позор запятнает его честь, он больше никогда не сможет ходить с гордо поднятой головой. Не дай Бог об этом еще узнают и в Сиги!
Ученики, впавшие в оцепенение от красноречия доктора, теперь пришли в себя, оживились и стали подшучивать над торчавшим как перст мистером Бультоном.
