Я догоню вас на небесах - Погодин Радий Петрович (читаемые книги читать .TXT) 📗
- Ползут, - прохрипел.
За стеной послышался шорох.
- Слышишь, опять ползут. На команду "Встать! Руки вверх!" не реагируют. Стой! - заорал Паша. - Стрелять буду.
Мы схватили фонарь и с фонарем бросились в ворота, обогнули стену, а под стеной наш помпотех, старший лейтенант, с подругой из банно-прачечного отряда. От страха у них из головы вынесло то обстоятельство, что от пулемета они стеной отгорожены, небось уползли бы - удрали. А тут, кто знает, может быть они и руки вверх поднимали, но Паша сквозь кирпичную стену этого не разглядел.
- Погасите фонарь! - закричал помпотех. - Я вам приказываю.
Паша в машине, не разобрав команды, снова принялся ломать пулеметом стену. Мы на землю бросились, показалось нам, что пули над головой свистят. А грохот с этой стороны стены отвратительный, как у пневматического молотка большой мощности, и еще визг от рикошетящих пуль. А барышня из банно-прачечного отряда в обмороке. И ее сапожки стоят аккуратненько у березы. А помпотех орет:
- Погасите свет! Кому говорю?!
Но мы не гасим. Нам нужно барышню привести в чувство - может, она при смерти. Мы ее несем в дом - может, у нее сердце разорвалось. И сапожки ее несем. Помпотех всем врал нагло и самодовольно, что медсестра Тоня-красавица бегает за ним как собачка. Когда он свистнет - тогда и бежит. Куда ни позовет, туда и идет - хоть в болото. А барышня из банно-прачечного отряда достаточно некрасивая и весьма немолодая - может, чуть младше помпотеховской мамы.
- Я его убью! - грозил помпотех. - Если бы он так воевал.
Мы ему возражали.
- Воевал он хорошо и, надеемся, не подведет. Паша - парень железный, хоть и кажется деревянным.
Но убил Пашу все-таки помпотех. Не сам, конечно, а его помпотеховское вонючее служебное рвение.
Утром Паша и Толя Сивашкин мыли машину, она была как покрашена, так покрыта кирпичной пылью. А в стене зияла дыра - все же Паша пробил ее насквозь. И мы тогда совсем не зря упали на землю.
Сейчас, мне думается, что я так охотно пишу о Паше, потому что был он чем-то похож на моего старшего брата. Он был смешной и костисто-нескладный. Но он никогда не рассматривал предмет сзади, не рассмотрев его сначала как следует спереди, в лицо, так сказать. Тогда эта мысль о сходстве Паши с моим братом показалась бы мне кощунственной, но все же и тогда я ловил себя на каком-то необъяснимом теплом чувстве к нему. И хотя все над Пашей подтрунивали, вскоре он стал необходим всем нам, как некая точка опоры, а может быть, как глас Божий.
Влюбился он в эту Ульхен-Эльзе, ну, как последний дурак. Впрочем, мы все тайно ему завидовали, не допуская даже мысли, что эта любовь приведет к чему-нибудь путному. Но, может быть, это была не зависть, может быть, греза.
Озеро начиналось прямо у асфальтовой дороги, переходящей в улицу. В окнах первого этажа висели фарфоровые медальоны. Паша поглазел на эти медальоны, на них были головки женщин в шляпках и кружевах. Поговаривали, что в этом доме тайный публичный дом. "Вряд ли, - подумал Паша, комендатура давно бы это ихнее дело накрыла". Паша покатил по выцветшему от жары асфальту. Торцы домов, с которых начинался город, заросли плющом густо. В озере ребятишки купаются - пищат, визжат, брызгаются. Паша ездил на мотоцикле за клеем для стенгазеты.
Мы с Писателем Пе еще играли в футбол, в роте не бывали, о Пашиных шашнях узнали последними, когда футбольная катастрофа ввергла нас в охоту на молодую лань.
Пашины плечи даже под гимнастеркой так раскалились, казалось, вот-вот вздуются пузырями.
Паша закатил мотоцикл на пляж. Решительно гимнастерку снял. И майку снял. Войне конец - ребятишки на пляже все загорелые, орут по-немецки, а Паша их понимает. Он в своей деревне отличником был и сейчас пожинал плоды.
Ребятишки на Пашу никакого внимания - вот мотоцикл расковырять пожалуйста. Паша отогнал мальчишек от мотоцикла. И улыбнулся сконфуженно девушке, сидевшей неподалеку на махровом широком полотенце в синюю и белую полосу.
- Цербрюхен, - сказал он. - Как пить дать.
Девушка не ответила на его улыбку, даже чуть носом дернула. "Ну и ладно, - подумал Паша. - Чего она мне улыбаться будет?" Он снял ботинки, штаны-галифе и, подвернув широкие солдатские сатиновые трусы, сделал стойку на руках. Ему хотелось в воду, но он себя сдерживал, нужно еще как следует прокалиться, чтобы прохладная вода стала от перекала еще прохладнее, чтобы захотелось кричать: "Ух ты! О-го-го!"
Мальчишки тоже принялись делать стойки. Они тыкались головами в песок, не удерживая тело слабыми руками. Но им было весело. Они хохотали.
Паша заметил, как девушка глянула на него исподлобья, встала и пошла к воде. На вид ей было лет семнадцать. У девушки шапочка резиновая голубая и резиновые тапочки голубые.
Она упала в воду, чуть подпрыгнув, и красивым кролем прошла первые метры, потом поплыла брассом. Ее приныривающая голубая голова затерялась в оголтелой мешанине купающихся ребят.
Постояв еще немного, Паша тоже побежал в воду, шумно упал в нее и шумно поплыл. Как все деревенские, не обученные кролю, любил он, купаясь, ощущать веселье и шум воды, иногда он даже позволял себе крикнуть - "Ух ты!" - что, конечно, не свидетельствовало в его пользу.
Проплыв до середины озера, он повернул обратно и чуть не врезался лбом в плотик. Плотик стоял на якоре, по-видимому, для того, чтобы пловцы могли отдохнуть. Паша уцепился за край и вымахнул на него, отметив, что черные сатиновые трусы облепляют его ноги почти до колен. Паша, приплясывая, пустился трусы подворачивать, чтобы они выглядели спортивнее, - на плотике сидела та самая девушка в белом купальнике, голубой шапочке и голубых резиновых туфлях.
Паша не отличался развязностью, но тут ему показалось вдруг, что девушку эту он знает с детства, что они вместе учились и между ними самые лучшие дружеские отношения, просто она рассердилась на него за какую-то его глупую выходку; он сел рядом с ней, взял ее руку и крепко пожал.
- Ентшульдиген, - сказал.
Девушка отодвинулась от него, но не прыгнула в воду, а как-то жалко, по-ребячьи, сползла и поплыла на спине, торопливо загребая воду и глядя на Пашу растерянно и жалобно. Потом она повернулась и поплыла кролем. Паша полюбовался немного ее ходом и поплыл вслед саженками.
На берегу Паша глянул на свой мотоцикл и обомлел. На мотоцикле, широко расставив ноги, с сигаретой во рту сидел начальник строевой части, майор Рубцов.
Девушка держала свое бело-голубое полотенце возле лица, прикусив уголок зубами. Она смотрела то на майора, то на Пашу, что-то там соображая в своей замилитаризованной голове.
- Здравия желаю, товарищ майор. Рядовой Перевесов. Возвращаюсь из командировки в город за клеем.
- Как я понимаю, ты не возвращаешься, Перевесов, а прохлаждаешься. И как тебе?
- Так жарко же, товарищ майор. Сил нет. Выкупайтесь тоже. Вода что надо.
Майор расстегнул пуговицу на гимнастерке, покосился на девушку, а она, скомкав полотенце, вдруг шагнула к Паше и спряталась за его спину. Майор гимнастерку застегнул.
- Нет, - сказал он. - Не могу позориться перед населением, купаясь в таких дурацких трусах. И ты бы, рядовой Перевесов, не позорился.
Девушка вдруг засмеялась за Пашиной спиной, а когда он к ней обернулся, вытерла ему лицо полотенцем.
- Рядовой Перевесов! - крикнул майор. Но, поняв, что крик его в данной ситуации неуместен и политически вреден, сказал растерянно: Перевесов, сейчас же оденься. Не стой голяком перед новой немецкой молодежью. Черт бы тебя побрал... Короче, я беру мотоцикл, а ты пешком пойдешь. И немедленно.
Паша достал из кармана часы, показал их девушке.
- Морген. Цвай ур. - И топнул пяткой, мол, здесь, на этом месте.
Девушка ничего не ответила. Сняла резиновую шапочку, тряхнула стрижеными светлыми волосами.
- Перевесов, - сказал майор. - Ты посмотри на нее. Она же дите. Мне баб не жаль - подстрекатели и психопатки. Но от детей - руки прочь!
