ЧП на третьей заставе - Пеунов Вадим Константинович (читаем бесплатно книги полностью TXT) 📗
Нет, не мог! Не хотел! Не имел права Аверьян согласиться со всем, что узнал от Шпаковского.
— Но он, он, твой Стефан, долбанул нашего Тараса Степановича прикладом. И ты его считал своим, и Щербань. А кому он больше служил? Пришло от Щербаня задание: «Пропустить сегодня ночью пятерых». А тут случайно Ярош подсунулся. По всем планам Куцого третьего в секрете быть не должно. Ну вот он и убрал лишнего свидетеля.
Славко нервничал. Смял папиросу, бросил в топку плиты, отодвинув кружок одной из конфорок.
— Что я могу ответить? Не знаю. Как, что произошло в секрете? Я о прорыве узнал поздно, послал Юрка, но он не успел оповестить Свавилова. А о чем и через кого Щербань предупредил Стефана — понятия не имею.
— Через кого же еще? Через Тарасова. Командир отделения! Это он пристрелил второго в секрете, Иващенко.
— Говорю же — не знаю!
— Он!
Сурмач рассказал о том, как они у себя в Турчиновском округе нащупали было следы к пятерке, которую послал через границу Волк с особым приказом.
— Их можно было брать… А один уже сидел у нас. Но его отравили, или сам принял яд. А помогал боец ОСНАЗа — Иван Безух, шуряк этого Тарасова. Чувствуешь, куда ниточка тянется?
Славка лишь посочувствовал Сурмачу.
— Возьмем Щербаня, может, просветлеет это темное дело. Что у меня под носом делается, я и то не всегда знаю.
— Только как же его через границу? — недоумевал Аверьян.
— Через границу — это наше с Юрком дело. А на той стороне встретят. Но как его взять? Осторожный, как напуганная кошка. Один не ходит, всегда при нем пара молодцов.
— На именины придет, — заверил Юрко, закончивший к этому времени чистить картошку. — И без этих самых своих холуев.
Он налил в ведро воды, тщательно вымыл картошку и вышел по хозяйственным надобностям во двор.
— У Зоей завтра именины. Приглашает и Щербаня. Он обязательно придет, Зося ему нужна. Подопьет. Я попробую вывести его во двор. Но брать надо его в одно мгновенье и так, чтобы мышь не всполошилась. Сам понимаешь. Хватятся искать Щербаня почти сразу, так что времени — в обрез. Уразумел?
Вернулся со двора Юрко, принес дрова.
— Что-то случилось на стражнице, — сообщил он. — Тревогу объявили. Сержант Януш так спешил, так спешил… Шинель одевал на ходу. И тебе велел передать.
Славко с Сурмачом переглянулись. Оба забеспокоились: «Что бы это могло значить?»
— По тревоге мне положено быть на стражнице. Пойду. Юрко, Аверьяна на всякий случай — в схрон.
Славко ушел, Юрко отвел Сурмача в тайник, выкопанный в сарае: лисья нора, у которой было два выхода.
Тьма — как в дальнем штреке в шахте. Под боком охапка примятой соломы: ложишься на нее, а она не хрустит, лишь податливо шуршит. Залег, как медведь в берлоге. Неуютное местечко. Гнетет душу недоброе предчувствие. Наливает тревогой. Скупы звуки подземелья. В лаве — не просторнее, тоже — на пузе живешь: работаешь, передвигаешься, саночники уголек вытаскивают — волокут за собою небольшое корыто на деревянном полозе. Но в шахте к Аверьяну никогда не приходило ощущение западни. Там его разведчиками были упавшие камешки. Как они падают — осторожно или бойко, захрустит перед этим уголек или просто зашипит газовый родничок, замурлычет сытым котенком. В тесной лаве все было знакомое, привычное, поэтому казалось безопасным. Здесь же, в этой поре, где тянуло легким сквознячком, — все чужое. «Западня! Отсюда можно вылить парой ведер воды, как мышь-полевку из норы».
Аверьян постоянно ловил себя на том, что он боится неизвестности, которую породила фраза, сказанная Юрком: «„Объявили тревогу!“ По какому поводу? Уж не стало ли кому-то известно, что минувшей ночью с особым заданием перешел границу чекист? И он где-то неподалеку от стражницы».
«Придут… А у тебя даже нагана нет. Не отстреляешься… Последней пули для себя не сбережешь. Выкурят из этой дыры, свяжут по рукам и ногам, отвезут на допрос к тому самому Щербаню, за которым ты пришел. И получится, как в той пословице: пошел за шерстью, а самого побрили».
«Выбраться! Вырваться!»
Но удерживала на месте привычка к дисциплине.
…И он уснул. Неожиданно, сразу. Привиделась ему Ольга. Взявшись за руки, они бежали по просторному лугу, где росли ромашки. Много-много ромашек. Цветы расступаются, открывая двум счастливым дорогу, а пропустив их, вновь встают непреодолимой упругой стеной. Но откуда-то взялся Борис Коган.
— Аверьян, Аверьян, — шепчет он.
Нет, это не Борис, это Юрко. Он дергает Сурмача за ногу.
— Славко вернулся.
Сурмач вылез из норы, отряхнул с себя солому.
— Такое случилось! Такое случилось! В Варшаве убили нашего президента пана Нарутовича. Кордон закрыли, поставили засады на тропах контрабандистов. — Юрко говорил шепотом.
— Что ж теперь?
— Славко думает, — заверил паренек.
На этот раз Юрко привел Сурмача уже не к пани Зосе, а к себе в комнату. Там их ждал Славко, встревоженный, хмурый. Строг. Сдержан. Это была первая черта его характера, о которой до сих пор не знал Аверьян.
— Обстановка изменилась. На границе усилены посты. Пришел приказ задержать всех контрабандистов.
Сурмач увидел в этом новую возможность.
— Так мы этого самого Миколу и возьмем под шумок!
— Не тот человек, — возразил Славка. — И где его теперь искать?
Но уходить отсюда с пустыми руками Сурмач не мог. Есть приказ: переправить па ту сторону хозяина магазина.
Да, обстановка измелилась. И если Сурмач вернется не солоно хлебавши, никто его не упрекнет. И, возможно, через какое-то время сделают вторую попытку взять Щербаня. Но этим будет заниматься уже не Аверьян. Он не виноват в неудаче, но… все равно причастен к пей. И потом, когда еще удастся сделать вторую попытку? Сколько уйдет времени? Месяц? Год? За это время пятерка, присланная Волком, соберет «наследство» и, натворив черных дел, уйдет восвояси. А люди, для которых это не останется тайной, будут думать: «ГПУ даром хлеб ест!»
— Я без Щербаня вернуться не могу! — решил Сурмач.
— Понимаю, — согласился Славко. — Пока он на кордоне — и взять можно, и переправить легче. А вернется в Краков, к себе в штаб, ну-ка добудь его. Надо помозговать. А это натощак у меня получается плохо. Юрко, как твоя картоха? Посинела от холода?
— Я ее в одеяло закутал, поставил на перину и маминой подушкой накрыл, — улыбнулся Юрко и, разведя руки в стороны, показал Аверьяну: «Во какая подушка!»
Здешние подушки Сурмач знал — была одна такая у Ольги. Спать на ней невозможно — гора горою. Но она считалась необходимой принадлежностью супружеской кровати, ее клали поверх одеяла, как некий символ, как украшение.
Заговорили братья о пустяшном. «Картошка… подушки…» и тревога на сердце начала опадать.
Вспомнив о своей Ольге, Аверьян подумал о Славкиной Зосе. Захотелось ее увидеть. «Какая она?»
— А пани Зоей все еще нет? — спросил он.
Славка на мгновение замялся. Вопрос застал его врасплох. Но он не думал что-либо скрывать от друга, просто подыскивал нужные слова.
— Лучше теперь вам не встречаться.
— За меня боишься или за нее? — насторожился Аверьян.
— И ни за тебя, и ни за нее. Зося знает, что я воевал в Красной Армии. Ну и обо всем остальном догадывается, — рассказывал Славко, — она мне немало помогает. Но после смерти президента пана Нарутовича Польша расколется на два лагеря. Вернее, она уже раскололась.
Сурмач не понимал, о чем идет речь. Он знал, что Нарутовича президентом выбрали недавно — в газетах писали. И, кажется, дружно. Он об этом сказал Шпаковскому. Тот покачал головой:
— Пан Нарутович — либерал, оп хотел, чтобы все жили одной, дружной семьей: Речью Посполитой. А в Польше есть и коммунисты, есть и фашисты.
— Кто же его убил? — спросил Сурмач, сочувствовавший президенту.
— Художник Невядомский. Фашист. 10 декабря президент посетил осеннюю художественную выставку. Невядомский выстрелил ему несколько раз в спину.
— Арестовали?
— Да.
