Тельняшка - моряцкая рубашка - Ефетов Марк Симович (книги онлайн без регистрации полностью .TXT) 📗
"Бежать!" - мелькнуло у меня в голове. Но кто-то вцепился в мою ногу. Я посмотрел за борт и увидел пирата, который висел за перилами палубы, держась одной рукой за какой-то корабельный канат, а другой ухватившись за мой ботинок. Теперь он кричал совсем другим голосом - не угрожающе приказывая, а умоляюще прося:
- Спаси! Не двигайся! Ой, вытяни! Погибаю!
Волны подбирались к пирату, корабль раскачивался, борта были скользкими. Да, пират мог сорваться в любую секунду.
Я быстро нагнулся, поднял самописку и бумагу (она удачно упала на брезент и не промокла) и закричал пирату:
- Подпиши открытый лист!..
И вот уже "Диспашор" входит в родной порт, а я стою на капитанском мостике: в одной руке у меня рупор, а другой я придерживаю за пазухой открытый лист. Он даже чуть-чуть давит мне на грудь.
Мы стоим у причала и смотрим, как с "Диспашора" выгружают огромные ящики и большой зелёный сундук.
И море при этом спокойное.
Оно такое тихое и ласковое, что не верится, как это же море совсем недавно рычало и бесновалось.
И вообще многое было непонятным.
Когда "Диспашор" пришвартовался к пристани, я увидел размахивающих шапками Канаревского и Женю Ежина. И самое смешное: они приветствовали меня. А потом во время разгрузки, когда с берега, как обычно, кричали крановщику "вира!" - что значит "наверх" и "майна!" - что означает "вниз", зелёный сундук сорвался и полетел с высоты портового крана на булыжную мостовую пристани. А надо сказать, что мостовая у грузового причала была усыпана навозом, смешанным с грязью. Вот в этот-то навоз плюхнулся огромный сундук и разбился, будто был не из дерева, а из гипса. И во все стороны посыпались золотые кольца с бриллиантами, браслеты, ожерелья и пачки денег - одним словом, всё, что мы забрали у пиратов.
Женя Ежин вздрогнул так, будто его ударило электрическим током. Рука выронила кепку, которой он махал мне, туловище вытянулось, глаза и рот широко раскрылись. Он выкрикнул только: "Ой!" - и бросился на мостовую, хватая пригоршнями алмазы, бриллианты вместе с навозом, засовывая себе в карманы эту кашу...
А потом я помню шумную драку.
В нашем дворе закрыли ворота и начали делёжку.
- Вы обсчитали меня! - кричал Ежин-старший, держа двумя руками одеяло, в котором были золотые кольца и браслеты.
- Я не позволю обманывать моего мужа! - вопила его жена.
А Женя, Женя, что с ним творилось! Он ползал на карачках вокруг шумящей, возбуждённой толпы, подбирая закатившиеся колечки и бусинки от разорванных ожерелий. Благо на него никто не обращал внимания - все были поглощены дележом.
Криади ссыпал деньги в мешок, от которого шла белая мучная пыль, и, должно быть, от этого стоявший за ним Канаревский чихнул. Ему никто не сказал "на здоровье". А сам парикмахер крикнул булочнику Криади:
- Старый чёрт! Жадина! Хватает деньги полными мешками, а другие чихай из-за этого.
- Не размахивайте руками! - толкнул Канаревского Емельян Петрович. А то я как размахнусь сапожной колодкой - не поздоровится!
Они подрались. Те, что получили свою часть, стояли, прижимая к груди мешки или корзины, кошёлки или одеяла - то, во что они ссыпали свою долю денег, золота и бриллиантов. Они не уходили, не отрывали глаз от сверкающей и чуть дымной кучи. Да, от этой кучи золота и бриллиантов шёл как бы пар. С чего бы это? А-а, понял - ведь первый самый большой зелёный сундук упал в навоз. Чтобы не упустить хотя бы одно колечко, драгоценности сгребли вместе с навозом. А с утра было солнце - навоз нагрелся, и теперь от него шёл небольшой такой парок. Нет, это никого не тревожило. Деньги не нюхали. Только портной Иван Яковлевич сказал:
- Ну, как там черёд? Скоро и ко мне дойдёт радость - хватит навозу?
Я стал рядом с отцом. Он сказал мне:
- Теперь ты видишь, что незаработанные деньги - это бездонное море, в котором тонут честь, правда и дружба. Смотри - они все готовы перегрызть друг другу горло.
Я тогда подумал: "Отец, должно быть, прав. Но зато завтра у всех нас начнётся чудесная, прямо-таки сказочная жизнь". А вот и наша доля богатств. В вазочке, где иногда бывало варенье, теперь кольца с бриллиантами и огромные алмазы, величиной со сливу. В соломенной хлебнице нитки жемчуга.
Я открываю шкаф, где недавно ещё был пайковый хлеб, а теперь бывала колбаса или сыр, а в праздники - сладкий пирог или медовые коржики. Нет, сегодня и тут всё было как в сказке: вместо пирога - белые пачки денег, вместо коржиков - ожерелья, вместо колбасы - золотые портсигары...
- Ты что там рыщешь? - спрашивает отец.
Он сидит на кровати: плечи опущены, руки висят длинные, не настоящие, будто не руки, а пустые рукава. Такие и не поднимешь, ими ничего не сделаешь. На лице отца прибавилось морщин. И глаза не такие, как всегда, а словно стеклянные. Отец небрит, чего раньше с ним никогда не случалось. Я подхожу к нему, но он отталкивает меня:
- Отойди. От меня пахнет навозом. Пойду побреюсь, и пусть меня Канаревский побрызгает одеколоном. Он любит, когда клиенты просят одеколон. И мама к этому времени подойдёт. Позавтракаем.
- А на работу? - спрашиваю я.
- Работа?! Смешно! Нам хватит денег до конца жизни. Я больше в порт не ходок.
В это время входит мама. В руках у неё пустая сумка.
- Криади сегодня не растапливал печь. Хлеба нет.
Она сидит за столом, на котором стоит вазочка с бриллиантовыми кольцами, и руки у неё висят, как у папы. Мне очень жаль маму.
А потом приходит отец - такой же небритый, каким был, когда уходил, и говорит:
- У Канаревского закрыто.
И я слышу со двора крик жены Ежина:
- Нет, вы подумайте - этот портняжка не желает даже дверь открыть! Его, видите ли, не интересует работа. А я пришла заказать ему пять костюмов, три пальто и ещё всякие курточки для ребёнка. Мой Женечка не может ходить голодранцем, как всякие портовые босяки.
"Это она обо мне", - думаю я.
- Мне хочется есть.
- Пойди в порт, - говорит отец. - Там рядом с моими весами "Красный рыбак" продаёт рыбу. Беги побыстрее, а то рыбы не будет.
Я бегу в порт и вижу горы трепещущего серебра.
Дед Николай сидит тут же, быстро-быстро перебирая своими жилистыми руками в навозе, отделяя бриллианты и золотые кольца.
