Лето в Михалувке и Вильгельмувке - Корчак Януш (книги полные версии бесплатно без регистрации .txt, .fb2) 📗
Долгий пронзительный сигнал трубы — вперед!
— Вперед!
Александр Баласиньский, которому выпало идти в наступление первым, быстро перекрестился, наклонил голову, как разозленный бык, и бросился в атаку.
Вот телеграфные известия с места боев корреспондента газеты «Вильгельмувка».
4 часа 10 минут
Первая доблестная атака отбита. Арестован за битье и издевательства над противником солдат Чарчиньский. Особым мужеством отличился солдат Томчук.
Издан циркуляр о том, что будет арестован каждый, кто рвет рубахи. Разрешается только толкать неприятеля руками или стаскивать с вала.
Полевой госпиталь, 4 часа 15 минут
Ранены: Немчук (плакал), Смолярек, Паер-старший, Домбровский, Мачеевский (порванные рубахи). Сестры милосердия зашивают раненых. Их жизни вне опасности.
4 часа 30 минут
Вторая атака отбита.
Командование вторым полком принял Страхлевский, восьмым — Тадеуш Домбровский. Арестованы: Анджейчик и Копеч. Особо отличились: Махлевич, двоюродные братья Пыжак-младший и Круликовский и весь четвертый полк, так как вторая атака была направлена на курган Сухты.
4 часа 45 минут
Третья атака отбита.
Солдат Новаковский вырвал уже захваченное Фашчевским знамя первого форта. Санитар Вальчиньский самовольно оставил госпиталь и сражался в обороне. Сент из наступления продолжал сражение после сигнала трубы к отступлению. Арестован Тыквиньский за битье по спине.
Полевой госпиталь
Сестра милосердия Заторска отдала собственную шапку раненому, который потерял шапку во время битвы. Сестра Паулина ухаживала за раненым, который принимал участие в нападении на ее домик. Особо отличились: Росиньска, Сарнецка, Лучковска и многие, многие другие. В их честь редакция восклицает от всего сердца: «Виват!»
4 часа 55 минут
Первый форт взят.
Описываем подробности.
Как известно, наступление, чтобы отличаться от обороны, сняло блузы и сражалось в одних рубашках. Однако наступающие прибегли к уловке: часть их, укрывшись за валом, надели блузы и незаметно смешались с обороной, чем вызвали замешательство и смятение.
К тому времени, как оборона поняла, что случилось, знамя первого форта было уже захвачено.
Совершенно напрасно возмущался генерал Гурецкий. Недостаточно быть отважным, нужно быть дальновидным, наблюдательным, внимательным, всегда готовым к хитрости и ловушке со стороны неприятеля. Но негодование продолжалось недолго: мирный договор, подписанный у второго форта, примирил наступление и оборону, а остальное довершило хоровое пение обеих колоний у костра, живые картины в свете бенгальских огней и фейерверки.
Глава девятнадцатая
Письма. — Дорогие родители, чего и вам желаю. — Воспитатель не умеет писать письма. — Эхо дома.
Нельзя писать о колонии и при этом совсем не упомянуть письма колонистов. Ведь каждый день хотя бы несколько мальчиков получают письма, а раз в неделю они пишут письма сами, и происходит это всегда шумно, с приключениями и жалобами.
— Господин воспитатель, он забрал у меня перо, не дает чернил, изрисовал, кляксу поставил, толкается, мешает, подглядывает…
Кто понимает, как трудно двум мальчикам за столом поделить одну чернильницу, для того ссоры при написании писем так же естественны, как закрывание глаз при засыпании или вытирание носа при насморке.
— Господин воспитатель, он меня все время толкает.
— И вовсе я его не толкаю, просто он писать не умеет, сам клякс понаставил и сам теперь ко мне цепляется.
— Господин воспитатель, он написал «Дорогие родители, чего и вам желаю», а «я здоров» не написал.
— Потому что мне так нравится, а ты не лезь.
Заглядывать в чужие письма, конечно, нехорошо, но и не написать «я здоров» — как минимум странно.
— Господин воспитатель, сколько я вешу, а то я забыл, а хотел написать.
И пишет, довольный:
«Слава Иисусу Христу. Я здоров, вешу пятьдесят семь фунтов и хожу в лес, и купаюсь, и здоров».
— Вот балда, два раза пишет, что здоров.
— Ну и что? Я забыл…
И здесь, как и в Михалувке, то один, то другой обращаются к воспитателю с просьбой написать письмо.
— Не ходи к воспитателю, он тебя измучает этим письмом.
Но Томек хочет, чтобы писал воспитатель, — потому что так будет красивее.
— Написать, что тебя кухарка тряпкой из кухни выгнала?
— Нет, написать только, что я грибы в кухне сушу.
— А что дежурный велел гадость в твой суп положить?
— Не-е, это глупости.
— А что ты рвал острую траву и поранил палец?
— О-о-о, бедный малютка, у него пальчик бо-бо.
— Не лезь! — Томек уже злится, что пошел к воспитателю.
— А брату в письме поклониться?
— Не надо ему кланяться.
— А может, поцеловать?
— Еще чего!
Нет, воспитатель совершенно не умеет писать письма. Лучше подойти к воспитателю, чтобы разлиновал листок, а напишет пусть потом кто-нибудь из мальчиков…
Стефан Франковский пишет, а Казик Франковский ходит ему перо макать — и даже, бедняга, не догадывается, что брат составляет против него ужасный обвинительный акт.
«Дорогие родители, мы здоровы, я вешу пятьдесят девять фунтов, а Казик пятьдесят два, и Казик плохо себя ведет. Мы едим пять раз в день, и Казик бегает за мальчиками, и кричит: „Ослиная голова!“, и всех задирает, а Пехович хочет отдать его под суд. Здорова ли Ядзя, и пусть мама напишет, чтобы он был послушный. До свидания».
А закончив письмо, Стефан говорит:
— Ну подожди, получишь ты от мамы.
Разные новости в письмах детей:
«Мы ходим за ягодами, поем, а воспитатель Б. играет на скрипке, спальня такая чистая, что ни одного клопа нет в кровати, я получил пятерку по поведению, мясо здесь каждый день, только в пятницу мяса не дают…»
«Мы видимся со Стахой, — пишет Янек. — Стаха вчера получила письмо, и она набрала четыре фунта, и я целую руки папули и мамули сто миллионов раз».
Есть в письмах и жалобы: мальчики обзываются, дерутся, портят домики, грустят «за мамой и папой».
И вопросы: нашел ли дядюшка работу, лопнул ли у Манюси чирей, здоров ли уже Янусь, были ли крестины и как назвали малыша?
И распоряжения: пусть Вицусь уже не пишет, потому что я не успею прочитать, пусть Полек принесет мне на станцию новую шапку, пусть мама передаст от меня поклоны всем-всем из нашего коридора.
А полковник Сухта спрашивает, сдает ли Кароля книги в библиотеку, потому что если нет, то пусть она его оттуда выпишет, так как нельзя держать книги дольше двух недель.
В письмах родителей есть советы и напоминания: слушайся воспитателя, будь хорошим мальчиком; и новости — чаще всего веселые, чтобы не портить детям отдых.
Папуля здоров, Манек работает, ему обещали платить пять рублей в месяц, а Владзя написала Каролю в Кельце, чтобы прислал зимние ботинки, потому что эти уже порвались и зимы не переживут.
Изредка только: «Мое здоровье не очень… — Это мама жалуется. — У Шпаковских умер малыш… — И заботливый вопрос: — Ты там не грустишь, не скучаешь по дому?»
А иногда дома скучают.
«Давай возвращайся уже, — пишет Стефан брату, — а то мне тут не с кем драться».
А Якубовский — и это достойно отдельного упоминания — написал однажды, что ему тут хорошо, но вечером, бывает, «найдет тоска, и тогда мысли уносятся домой, к любимым».
Ах, с каким нетерпением ждут мальчики писем из дома!
Когда трое братьев Гаевских получили письмо, то каждый хотел его прочитать, подрались, письмо порвали, потом только помирились, собрали письмо из кусочков и прочитали не без труда, потому что оно было довольно сильно помято.
