Фантазеры - Носов Николай Николаевич (читаем книги .TXT) 📗
Потом Мишка говорит:
— Штаны — это ничего, зашить можно, а коленки сами заживут. Мне вот только шофера жалко: ему, наверно, из-за нас достанется. Видал, милиционер номер машины записывал?
Я говорю:
— Надо было остаться и сказать, что шофер не виноват.
— А мы милиционеру письмо напишем, — говорит Мишка.
Стали мы письмо писать. Писали, писали, листов двадцать бумаги испортили, наконец написали:
«Дорогой товарищ милиционер! Вы неправильно записали номер. То есть, Вы записали номер правильно, только неправильно, что шофер виноват. Шофер не виноват: виноваты мы с Мишкой. Мы прицепились, а он не знал. Шофер хороший и ездит правильно».
На конверте написали:
«Угол улицы Горького и Большой Грузинской, получить милиционеру».
Запечатали письмо и бросили в ящик. Наверно, дойдет.
ЗАПЛАТКА
У Бобки были замечательные штаны: зеленые, вернее сказать, защитного цвета. Бобка их очень любил и всегда хвастался:
— Смотрите, ребята, какие у меня штаны. Солдатские!
Все ребята, конечно, завидовали. Ни у кого больше таких зеленых штанов не было.
Однажды Бобка полез через забор, зацепился за гвоздь и порвал эти замечательные штаны. От досады он чуть не заплакал, пошел поскорее домой и стал просить маму зашить.
Мама рассердилась:
— Ты будешь по заборам лазить, штаны рвать, а я зашивать должна?
— Я больше не буду! Зашей, мама!
— Сам зашей.
— Так я же ведь не умею!
— Сумел порвать, сумей и зашить.
— Ну, я так буду ходить, — проворчал Бобка и пошел во двор.
Ребята увидели, что у него на штанах дырка, и стали смеяться.
— Какой же ты солдат, — говорят, — если у тебя штаны порваны?
А Бобка оправдывается:
— Я просил маму зашить, а она не хочет.
— Разве солдатам мамы штаны зашивают? — говорят ребята. — Солдат сам должен уметь все делать: и заплатку поставить и пуговицу пришить.
Бобке стало стыдно.
Пошел он домой, попросил у мамы иголку, нитку и лоскуток зеленой материи. Из материи он вырезал заплатку величиной с огурец и начал пришивать ее к штанам.
Дело это было нелегкое. К тому же Бобка очень спешил и колол себе пальцы иголкой.
— Чего ты колешься? Ах ты, противная! — говорил Бобка иголке и старался схватить ее за самый кончик, так чтоб не уколоться.
Наконец заплатка была пришита. Она торчала на штанах, словно сушеный гриб, а материя вокруг сморщилась так, что одна штанина даже стала короче.
— Ну, куда же это годится? — ворчал Бобка, разглядывая штаны. — Еще хуже, чем было! Придется все наново переделывать.
Он взял ножик и отпорол заплатку. Потом расправил ее, опять приложил к штанам, хорошенько обвел вокруг заплатки чернильным карандашом и стал пришивать ее снова. Теперь он шил не спеша, аккуратно и все время следил, чтобы заплатка не вылезала за черту.
Он долго возился, сопел и кряхтел, зато, когда все сделал, на заплатку было любо взглянуть. Она была пришита ровно, гладко и так крепко, что не отодрать и зубами.
Наконец Бобка надел штаны и вышел во двор. Ребята окружили его.
— Вот молодец! — говорили они. — А заплатка, смотрите, карандашом обведена. Сразу видно, что сам пришивал.
А Бобка вертелся во все стороны, чтобы всем было видно, и говорил:
— Эх, мне бы еще пуговицы научиться пришивать, да жаль, ни одна не оторвалась! Ну ничего. Когда-нибудь оторвется — обязательно сам пришью.
ШУРИК У ДЕДУШКИ
Летом мы с Шуриком жили у дедушки. Шурик — это мой младший брат. Он еще в школе не учится, а я уже в первый класс поступил. Только он все равно меня не слушается… Ну и не надо!.. Когда мы приехали, так сейчас же обыскали весь двор, облазили все сараи и чердаки. Я нашел стеклянную банку из-под варенья и круглую железную коробочку от гуталина. А Шурик нашел старую дверную ручку и большую калошу на правую ногу. Потом мы чуть не подрались с ним на чердаке из-за удочки. Я первый увидел удочку и сказал:
— Чур, моя!
Шурик тоже увидел и давай кричать:
— Чур, моя! Чур, моя!
Я схватил удочку, а он тоже вцепился в нее и давай отнимать. Я рассердился — как дерну!.. Он отлетел в сторону и чуть не упал. Потом говорит:
— Подумаешь, очень нужна мне твоя удочка! У меня есть калоша.
— Вот и целуйся со своей калошей, — говорю я, — а удочку нечего рвать из рук.
Я отыскал в сарае лопату и пошел копать червей, Чтобы ловить рыбу, а Шурик пошел к бабушке и стал просить у нее спички.
— Зачем тебе спички? — спрашивает бабушка.
— Я, — говорит, — разведу во дворе костер, сверху положу калошу, калоша расплавится, и из нее получится резина.
— Еще чего выдумаешь! — замахала руками бабушка. — Ты тут и дом весь спалишь со своим баловством. Нет, голубчик, и не проси. Что это еще за игрушки с огнем! И слушать ничего не желаю.
Тогда Шурик взял дверную ручку, которую нашел в сарае, привязал к ней веревку, а к другому концу веревки привязал калошу. Ходит по двору, веревку за ручку держит, а калоша за ним по земле ездит. Куда он — туда и она. Подошел ко мне, увидел, что я червей копаю, и говорит:
— Можешь не стараться: все равно ничего не поймаешь.
— Это почему? — спрашиваю.
— Я заколдую рыбу.
— Пожалуйста, — говорю, — колдуй на здоровье.
Я накопал червей, сложил их в коробочку и пошел к пруду. Пруд был позади двора — там, где колхозный огород начинается. Насадил я на крючок червяка, уселся на берегу и забросил удочку. Сижу и за поплавком слежу. А Шурик подкрался сзади и давай кричать во все горло:
Колдуй, баба, колдуй, дед,
Колдуй, серенький медведь!
Колдуй, баба, колдуй, дед,
Колдуй, серенький медведь!
Я решил молчать и ничего не говорить, потому что с ним всегда так: если скажешь что-нибудь, еще хуже будет.
Наконец он наколдовался, бросил в пруд калошу и стал ее по воде на веревке таскать. Потом придумал такую вещь: бросит калошу на середину пруда и давай в нее камнями швырять, пока не утопит, а потом начинает ее со дна на веревке вытаскивать.
Я сначала молча терпел, а потом как не вытерплю:
— Пошел вон отсюда! — кричу. — Ты распугал мне всю рыбу! А он говорит:
— Все равно ничего не поймаешь: заколдована рыба.
И опять плюх калошу на середину пруда! Я вскочил, схватил палку — и к нему. Он давай удирать, а калоша за ним на веревке так и скачет. Еле убежал от меня.
Вернулся я к пруду и стал снова рыбу ловить. Ловил, ловил… Уже солнышко высоко поднялось, а я все сижу да на поплавок гляжу. Не клюет рыба, хоть тресни! На Шурика злюсь, прямо избить готов. Не то чтоб я в его колдовство поверил, а знаю, что. если приду без рыбы, смеяться будет. Уж чего я ни делал: и подальше от берега забрасывал удочку, и поближе, и поглубже крючок опускал — ничего не выходит. Захотелось мне есть, пошел я домой, вдруг слышу — кто-то в ворота колотит: «Бум-бум! Бах-бах!»
Подхожу к воротам, смотрю, а это Шурик. Достал где-то молоток, гвозди и прибивает к калитке дверную ручку.
— Это ты для чего прибиваешь? — спрашиваю.
Он увидел меня, обрадовался:
— Хи-хи! Рыболов пришел. Где же твоя рыба?
Я говорю:
— Ты зачем прибиваешь ручку? Здесь же есть одна ручка.
— Ничего, — говорит, — пусть две будут. Вдруг одна оторвется.
