Студенты - Гарин-Михайловский Николай Георгиевич (книги без регистрации бесплатно полностью сокращений TXT) 📗
Однажды Карташев, чтобы избавиться от неприятной и постоянной зависимости, начал настоятельно требовать двадцать пять рублей.
- У тебя теперь есть мелкие...
Шацкий замолчал, поднял брови и с соответственной интонацией спросил:
- Ты знаешь, сколько ты уже взял?
- Сорок рублей... Двадцать пять на рождество, а пятнадцать, как получу, отдам.
- А жить на что будешь?
- Не твое дело, - покраснел Карташев.
- Конечно... но дяде ты написал бы?
Карташев молчал.
- Если ты напишешь дяде, я дам тебе хоть сто рублей.
- Я не желаю больше с тобой разговаривать.
- Я должен тебе сказать, мой друг, - вспыхнул Шацкий, - что ты делаешься окончательно несносным.
Приятели поссорились.
Шацкий оделся и ушел. Перед уходом ему надо было что-то взять там, где сидел Карташев, и он, протянув руку, сухо сказал:
- Извините.
Со дня на день Карташев ждал повестки из дому, и чего бы ни дал, чтобы получить ее сегодня и, выкупив вещи, неожиданно явиться в театр и сесть в первом ряду кресел, назло Шацкому.
Но ни повестки, ни денег не было.
Пробило восемь часов. Шацкий, очевидно, в театре и теперь окончательно не придет. Надо достать денег и идти в театр, - надо без рассуждений. Висело на вешалке только осеннее пальто, которое, при общем закладе его вещей, забраковал Шацкий.
Карташев взял пальто, чтобы заложить в первой попавшейся кассе ссуд, но неожиданно встретился в передней с Корневым.
- Васька! Какими судьбами? - обрадовался Карташев.
- Да вот, к тебе. Билет на завтра в "Гугеноты" брал... Ну, думаю, чаю напьюсь.
Карташев повел Корнева к себе.
- Ты что ж сегодня не в оперетке?
Карташев весело улыбнулся.
- Я больше к Бергу не хожу.
- Вот как. Чего ж это?
- Надоело.
- Очень рад за тебя. Я никогда не мог понять этого влечения. Ну, я понимаю еще оперу, драму: там есть чем увлекаться. Но что такое оперетка? ведь это просто балаган, даже физического удовольствия нет. Я понимаю... ну тех, гусаров, им доступно все это, а ведь вы облизываетесь только...
Лица Корнева побледнело и перекосилось: он смотрел и едко и смущенно своими маленькими заплывшими глазами в глаза Карташева. Но в голосе его было столько убежденности, искренности и благорасположения в то же время, что Карташев не только не обиделся, но под впечатлением всех своих неудач ответил:
- Да, конечно.
- Ты скажи, ты был хоть раз в опере?
- Нет; да там никогда ведь билетов нет.
- Надо заранее. Я для этого сегодня и отправился. Жаль, а то бы я и тебе взял. Я, положим, имею один билет для товарища... Дать разве тебе...
- В раек? - нерешительно спросил Карташев.
- Ну, конечно... Послушай, Карташев, оставь ты холуям морочить самих себя. Право, и в райке прекрасно, а сознание, что при этом и по средствам сидишь, должно только усилить удовольствие. Я не знаю, впрочем... так моя философия, по крайней мере, говорит мне.
- Да, конечно, это важно. Что ж? Я согласен.
Корнев просидел у Карташева весь вечер. Время в разговорах летело незаметно.
- Черт его знает, - говорил Корнев, - скучная жизнь... Сегодня, как завтра, завтра, как сегодня... Я теперь перечитываю классиков...
- Мало того, что мы сами классики?
- Какие же мы сами классики? Грамматику Кюнера вызубрили...
Корнев усиленно грыз ногти, напряженно смотря перед собой.
- Глупая жизнь, - с горечью снова заговорил он. - Целый ряд вопросов... В литературе какой-то туман, недосказы, намеки и проза, проза... щедринские зайцы. Помнишь: "Сиди и дрожи, пока я тебя не съем, а может быть, ха-ха, я тебя и помилую".
- Откуда это?
- Ты, однако, ничего не читаешь... Волк зайца поймал, а есть ему не хочется, ну и говорит: сиди и дрожи. А у зайца зайчиха должна родить. Просит заяц волка отпустить его. Отпустил на честное слово.
- Ну? - заинтересовался Карташев.
- Ну, прибежал назад заяц. Сидит опять и старается и виду не подать, что вот он, заяц, слово сдержал.
Корнев опять принялся за ногти.
- Мог и не сдержать, - произнес он раздумчиво.
- Какой остроумный Щедрин!
- Да-а... Это, впрочем, не мешает тебе его не читать. Все "Рокамболей" жарите?
- Нет, надоело уж и это.
- Пора.
Пришел Шацкий.
- А-а! это вы... - небрежно ломаясь, протянул он Корневу руку в перчатке.
- Ну-с, вы собачью-то кожу снимите сперва.
Шацкий начал медленно стаскивать перчатки.
- Ну-с и что ж? Режете, потрошите и за счастье считаете, не вытирая рук, завтракать потом?
- Во-первых, не кричите.
- Я, кажется, у себя дома... а во-вторых?
- Во-вторых, оставьте нас, маленьких людей, лучше в покое.
- Понимаю...
Шацкий понюхал воздух.
- Сплетнями пахнет... успели...
Шацкий хотел сесть в кресло, но в это время Карташев, вскочив, бледный и взбешенный, бросился на него, и Шацкий, вместо того чтобы сесть, желая быстро подняться, не удержался и с креслом опрокинулся на пол.
Падение Шацкого расхолодило гнев Карташева, но Шацкий взбесился.
- Что ж ты наконец, - сказал он, поднимаясь, - окончательный разбойник?
- Молчать!..
- Ну, вот вам, извольте, - обратился Шацкий к Корневу.
- Я решительно ничего, господа, не понимаю.
- Да эта скотина воображает, что я без него тут тебе сплетничал на него...
- Об вас ни одного слова не было.
- Да и нечего говорить было, хоть бы и хотел. Что я тебе денег не дал? Во-первых, тебе на букет двадцать пять рублей дал; во-вторых, пятнадцать ты взял; в-третьих, когда ты опять попросил, я только и сказал, чтобы ты опять дяде написал...
Карташев стоял растерянный, сконфуженный и не смотрел на Корнева.
- Я сам отказался, во-первых, от твоих денег, а во-вторых, я сказал тебе, что отдам деньги не сегодня-завтра.
- Только пятнадцать.
- Все сорок.
- Это новость...
- Ну, так вот знай; а в-третьих, с получением денег я от тебя уезжаю.
- Не удерживаю.
- Тоже идиот и я был... с таким господином связаться.
- Я думаю, теперь, когда между нами все кончено, можно бы и не ругаться?
- Ну, мне пора, - поднялся Корнев и, не смотря на Шацкого и Карташева, стал прощаться.
- Прощайте, прощайте, доктор, - говорил Шацкий таким тоном, как будто ничего не произошло.
