Веселые ваши друзья (Очерки) - Сивоконь Сергей Иванович (читать книги онлайн бесплатно регистрация .TXT) 📗
— Я буду лучше учиться, — говорю я.
— Ну и я буду лучше, — ответил Шишкин».
Второй разговор смешнее, потому что, помимо нелепой попытки Шишкина оправдаться по известному принципу «сам дурак», тут вступает в силу эффект повторения.
Комическая карусель
Почему одна и та же ситуация, фраза, а то и просто одно-единственное слово, повторяясь, заставляют нас смеяться?
Юмористы умеют создать такие повторения, которые смешат вроде бы даже сами по себе: никакой психологической подкладки под них, казалось бы, не подведешь.
И самое поразительное: поначалу ситуация или фраза может и не смешить. А потом, при третьем или четвертом повторении, почему-то становится смешной. Но и до бесконечности смешить не может: на каком-то круге начинает «приедаться» и даже раздражает.
Вспомним сцену из «Вити Малеева». Костя Шишкин впервые самостоятельно сел за уроки. Витя его опекает. В это время входит кто-то из ребят.
— А, занимаетесь! — говорит.
Фраза естественная, ничего смешного в ней нет.
Но вот появляется новый товарищ и говорит то же самое:
— А, занимаетесь!
Тем, кто слышит эту фразу вторично, она уже кажется если и не смешной, то веселой. А тут приходят новые гости, и вновь и вновь звучит все та же фраза:
— А, занимаетесь!
На четвертом разе все присутствующие буквально катаются со смеху. Хотя последний из вошедших (он-то слышит эту фразу впервые!) только оглядывается недоуменно: разве я сказал что-то смешное?..
Смех обманутого ожидания
Но что же все-таки заставляет нас смеяться над повторяющейся фразой, ситуацией, словом?
Вопрос это сложный. Даже такой мастер смеха, как Марк Твен, не в силах был объяснить, почему над упорно повторяемой им несмешной фразой слушатели сперва немного смеялись, потом принимали ее с гробовым молчанием, а на каком-то седьмом или восьмом круге начали дружно и бурно хохотать…
Впрочем, данный-то случай объяснить проще: секрет тут в психологии слушателей. Они знали, что имеют дело со знаменитым юмористом, и были уверены, что все, что он будет им говорить, окажется смешным. На первых порах они смеялись «авансом», не очень задумываясь, смешно ли сказанное.
И вдруг опомнились: не смешно! Их гробовое молчание — это недоумение. Почему писатель, прекрасно понимающий толк в юморе, упорно повторяет несмешную фразу?..
Наконец они поняли: писатель их просто дурачит! Водит за нос! Сам смеется над ними! И от сознания этого (ох и ловко же он нас провел!) возникает тот гомерический хохот, который можно назвать смехом обманутого ожидания.
Вообще же смех над теми, кто в одной и той же ситуации произносит одну и ту же фразу, — это смех над шаблоном, стереотипностью мышления, которое противно самой человеческой природе.
Если говорить о повести Носова, там тоже и собравшиеся, и мы, читатели, все время ждем, что хоть кто-то из вошедших скажет свое, нестандартное словечко. Но увы! Вместо этого звучит естественная, но такая надоевшая фраза:
— А, занимаетесь!
Ну как тут не рассмеяться?..
Сила этого смеха, который мы условимся называть юмором повторения, возрастает, если смешной была уже исходная ситуация или фраза. И я представляю, как смеются сотрудники отдела сатиры и юмора «Литературной газеты», читая в который уж раз одну и ту же «остроумную» подпись к очередной работе «Фотоателье»: «Отдых Евгения Сазонова», «Подарок Евгению Сазонову», «Хобби Евгения Сазонова»…
Посмеяться тут действительно есть над чем.
Мыслительные завихрения
Часто встречаются у Носова — тоже, как правило, в диалогах — своего рода мыслительные завихрения, когда мысль ребенка, не умеющего владеть своей речью, да к тому же взволнованного, вертится на одном месте, будто волчок:
«— Да я не знаю, о чем разговаривать, — говорит Мишка. — Это всегда так бывает: когда надо разговаривать, тогда не знаешь, о чем разговаривать, а когда не надо разговаривать, так разговариваешь и разговариваешь» («Телефон»).
«Ну мы этот ботинок и выбросили, потому что если б первый не выбросили, то и второй бы не выбросили, а раз первый выбросили, то и второй выбросили. Так оба и выбросили» («Елка»).
«— Почему же ты молчишь? — обращается учительница к Вите Малееву, сказавшему ей, будто Костя болен. — Ты мне неправду сказал?
— Это не я сказал. Это он сказал, чтобы я сказал. Я и сказал».
Во всех этих случаях немало значит и игра слов, которая невольно здесь возникает. Она вносит в эти и без того смешные рассуждения свою долю комического.
Made by Nosov [6]
Есть у Носова еще один комический прием, тоже из арсенала «наивных». Он встречается в самых разных его произведениях на манер штампа «Made by Nosov» и поначалу немало смешит, но потом, из-за слишком уж частого повторения, становится назойливым и уже почти не смешным.
Описать этот прием трудно. Обратимся лучше к примерам, и сразу ясно станет, о чем речь.
«— Помните, шутливо напутствует Мишка новорожденных цыплят в повести „Веселая семейка“, — что вы все братья-дети одной матери… то есть тьфу! — дети одного инкубатора, в котором вы все лежали рядышком, когда были еще обыкновенными, простыми яйцами и еще не умели ни бегать, ни говорить… то есть тьфу! — ни пищать…»
Вот это «то есть тьфу!» я и имею в виду. В данном случае оно вполне оправдано: ведь произносит эту речь не оратор, а мальчишка, к тому же взволнованный необычностью момента.
Но вот писатель передает это выражение другим героям, и все они повторяют его почти без изменений:
«— Правда, не мешайте мне врать… то есть тьфу! — не мешайте мне говорить правду, — сказал Незнайка».
Саморазоблачение в разгаре вранья! Выражение снова использовано к месту, однако отдано уже другому герою.
«— Вот удивительно! — воскликнул Пестренький. — То есть… тьфу!., что это я говорю! Ничего удивительного, конечно, нет».
Пачкуля Пестренький из сказки «Незнайка в Солнечном городе» твердо придерживается двух правил: никогда не умываться и ничему не удивляться. Второе правило он сейчас нарушил и потому несколько смущен. Прием снова оправдан, хотя испробован уже на третьем герое.
Но вот буквально на следующей странице ту же самую оговорку допускает архитектор Кубик. Среди новых строительных материалов, применяемых в Солнечном городе, он называет такие, как синтетический пластилин для лепных украшений и строительную пенопластмассу, «которая в воде не горит и в огне не тонет, то есть… тьфу!.. В огне не горит и в воде не тонет…»
Здесь подобная шутка уже ничем не оправдана, да ничего и не прибавляет к характеру Кубика — ну оговорка и оговорка! А то, что она вложена в уста еще одного героя, начинает уже раздражать.
Но эстафета с передачей этого выражения продолжается: мы слышим его то от милиционера Свистулькина, то от врача Компрессика из той же повести, то от Знайки, то от Миги, то от лунного телерепортера, то, наконец, от самого Носова в его публицистических статьях… то есть тьфу! — юморесках. Нет, конечно, иной раз и сам оговоришься подобным образом, но все-таки во всем хороша мера. Одна из чеховских юморесок недаром называется: «И прекрасное должно иметь пределы».
Между прочим, и все эти оговорки, и «мыслительные завихрения», и прочие «неразовые» приемы Носова основаны на подлинной либо притворной наивности героев и не разрушают впечатления удивительной цельности носовского смеха — смеха по преимуществу «наивного».
Но ведь рядом с понятием «наивность» лежит другое, куда более высокое, — «простодушие». Сказать о человеке «простая душа» — значит дать ему оценку безусловно хорошую.
На протяжении трилогии о Незнайке главный герой претерпевает любопытную эволюцию: если в земных условиях он выглядит просто наивным, то в его лунных скитаниях наивность эта неожиданно обращается в простодушие. Дело тут, конечно, не в роковом влиянии Земли или Луны, а в резком изменении социальных условий. На Земле герой жил в обществе равных, а на Луне столкнулся с социальной несправедливостью. Там были только отдельные плохие личности — здесь плох уже сам порядок, само устройство общества. Неудивительно, что Незнайка потрясен. Да и мы, читатели, тоже.
