Александрийский шейх Али-Бану и его невольники - Хауф В (читать книги TXT) 📗
- Стало быть, это не мой сын, не мой Кайрам! - молвил шейх, исполняясь печали.
Тогда юноша не мог дольше сдерживать свое волнение, слезы радости брызнули у него из глаз, он пал ниц перед шейхом и воскликнул:
- И все же это ваш сын - Кайрам-Альмансор, ведь это вы сами купили его.
"Аллах, Аллах! Чудо, великое чудо!" - восклицали вокруг и все старались протиснуться поближе. А шейх, онемев, глядел на юношу, который поднял к нему свое красивое лицо.
- Мустафа, друг мой, - наконец обратился шейх к старому дервишу, - глаза мне застилает пелена слез, и я не могу разглядеть, запечатлелись ли у него на лице черты его матери, в которую мой Кайрам уродился лицом, подойди и вглядись в него.
Старик подошел, долго глядел на него, наконец, положил руку на чело юноше и сказал:
- Кайрам, как гласит изречение, которое в тот скорбный день ты унес с собой в лагерь франков?
- Дорогой учитель, - ответил юноша, прикасаясь губами к его руке, - оно гласит: "Кто любит Аллаха и чист душой, тот не одинок и в пустыне горестей, ибо с ним двое спутников, они поддержат и утешат его".
Тогда старик с благодарностью возвел очи к небу, поднял юношу, прижал его к груди и передал шейху со словами:
- Возьми его! Как верно то, что ты тосковал по нему десять лет, так верно и то, что это твой сын Кайрам.
Шейх не помнил себя от радости и счастья. Он не мог наглядеться на вновь обретенного сына, из черт которого явственно проступал образ былого Кайрама. И все присутствующие радовались вместе с ним, ибо они любили шейха, и каждому казалось, будто в этот день ему самому судьба подарила сына.
Песни и ликование снова огласили покои, как в дни счастья и радости. Юноше пришлось повторить свой рассказ, теперь уже более обстоятельно, и все восхваляли арабского ученого, и императора, и тех, кто был участлив к Кайраму. Гости разошлись только поздно ночью, и шейх щедро одарил всех своих друзей, дабы они сохранили память об этом дне радости.
Четырех же юношей он представил своему сыну и пригласил их посещать его, и было решено, что Кайрам будет читать с писцом, пускаться в недалекие странствия с художником, развлекаться пляской и пением в обществе купца, а четвертый будет ведать увеселениями при дворе шейха. Их щедро одарил шейх, и, радостные, покинули они его дом.
- Кого нам благодарить, - рассуждали они, - кого, как не старца? Кто мог бы это подумать, когда мы стояли тут у дома и судачили о шейхе?
- А ведь легко могло случиться, что мы пропустили бы мимо ушей речи старика, - молвил другой, - или, чего доброго, подняли бы его на смех. Он был в жалком рубище, и кто мог подумать, что это мудрец Мустафа?
- Как странно! - сказал писец. - Вот на этом самом месте мы громко выразили свои желания. Один мечтал о странствиях, другой - о пенье и плясках, третий - о веселых пирах с друзьями, а я - о чтении и сказках, и вот все наши мечты осуществились. Ведь я могу читать все книги шейха и приобретать любые, какие захочу.
- А я могу украшать его стол, распоряжаться всеми увеселениями и сам принимать в них участие, - молвил другой.
- А я? Как только западет мне на сердце желание послушать пенье и игру на лютне или посмотреть на пляску, я могу пойти к нему и попросить отпустить со мной его рабов. - А я до сего дня был беден, - воскликнул художник, - и не мог и шагу ступить из города, теперь же я могу пуститься в далекий путь!
- Да, - подхватили все вместе, - хорошо, что мы последовали за старцем, кто знает, что иначе сталось бы с нами?
Так сказали они и, радуясь и ликуя, разошлись по домам.
