Не для взрослых. Время читать! (Полка 1) - Чудакова Мариэтта Омаровна (библиотека электронных книг TXT) 📗
Тут все вроде ясно – старик внял мольбе рыбки и отпустил ее. Да не просто – а на все ее предложения:
не поддался —
Как же не читать эту сказку детям вслух!..
Кроме как у Пушкина, где ж еще сегодня услышишь, что бывают добрые поступки безо всяких условий – без откупа (по-нынешнему – без отката), просто – ступай (как чудесно это «ступай», обращенное к рыбке!..) да гуляй...
«Не посмел я взять с нее выкуп» – не побоялся, а – не решился: что-то внутри не пустило. То самое, наверно, что в давнее время называли совестью: говорили – «совесть не позволила». И сегодня многим все-таки не позволяет делать плохое.
Это потом старуха принудила старика вернуться к морю и добирать шаг за шагом упущенную выгоду.
И тут уже автор и жалеет старика, и в то же время – по-своему суров к нему за податливость к чужой злой воле.
Потом Чехов изобразит этого старика из пушкинской сказки в своих «Трех сестрах» – он отнесется к Андрею, посадившему на голову сестрам свою жену Наташу, так же жалостливо-пренебрежительно: это безвольный тип русского человека, человек-тряпка, потакающий своим безволием деспотам, губящий тем самым лучшее вокруг себя и себя самого...
(Это только кажется, что быть безвольным – ничего особенного, ни для кого не опасно. Такой человек может оказаться очень даже опасным – и для себя самого, и для других. Почти так же, как такой, кто, наоборот, обладает железной волей, но лишен всякой морали и занят только своей выгодой.)
Но до Чехова, который родится в 1860 году, через двадцать три года после гибели Пушкина, еще далеко. И на другой год после «Сказки о рыбаке и рыбке», в 1834 году, Пушкин пишет «Сказку о золотом петушке» (помните, я упоминала ее в связи с Вашингтоном Ирвингом?)
...Про царя Дадона, который воевал-воевал, сам нападал на соседей,
И тогда он
И поясняет, что теперь уж никто не нападет на царя внезапно – чуть откуда-нибудь грозит опасность —
Но, оказывается, обещание это не безусловно. А находится в зависимости от того, какова будет эта первая воля, – не разойдется ли решительно с интересами самого царя. И когда царь узнает, что именно просит звездочет-мудрец за то, что дал ему полный покой:
то возмущается, потому что девица (о ней – особая история, берите скорей «Сказку о золотом петушке» и читайте – даже если уже читали раньше: Пушкина надо перечитывать!) как раз ему самому очень понравилась:
Ну и так далее. Сам же пережил вздорного старичка не намного – видимо, на несколько минут. Петушок отплатил ему за вероломство – полной мерой.
За неисполнение обещанного царь оказывается наказанным еще злее, чем хозяин Балды за жадность и за некоторое прохиндейство.
Так «учит» или «не учит» Пушкин?
Обратимся еще к прозе – хотя бы к «Станционному смотрителю».
Вообще «Повести покойного Ивана Петровича Белкина» – это семейное чтение. Хотя бы одну из них детям лет до двенадцати (а с какого возраста – дело сугубо индивидуальное) надо прочесть дома вслух. Тогда совсем иным будет отношение и к повести, и к Пушкину, и вообще к русской классике. А может быть, и к жизни.
«Вышла из-за перегородки девочка лет четырнадцати и побежала в сени. Красота ее меня поразила. „Это твоя дочка?“ – спросил я смотрителя. —
«Дочка-с, – отвечал он с видом довольного самолюбия...»»
А несколько лет спустя рассказчик, остановившись у того же почтового домика, «не мог надивиться, как три или четыре года могли превратить бодрого мужчину в хилого старика». История бедного Самсона Вырина именно в отрочестве должна войти в сознание – и как мастерски выписанное повествование, и как моральный урок – вплоть до щемящего финала, где мальчик показывает приезжему «груду песку, в которую врыт был черный крест с медным образом», и рассказывает, как приходила сюда барыня. «Она легла здесь и лежала долго».
Говорят и пишут об этой небольшой повести вот уже около двух веков, и в каждое время проступают новые оттенки ее смыслов. Сегодня я лично выделила бы такие: вы имеете право устраивать жизнь как вам нравится, выбирать по вкусу друзей, возлюбленных, места для жизни, платья и украшения. Но чтобы быть полноценным человеком, должны помнить о тех, кто слабее, кто одинок, кому больно. Нельзя не задумываться о той боли, которую можем причинить мы – молодые, сильные, идя вперед и вверх; не задумываться над тем, не были ли мы глухи к страданиям того, кто рядом? Для кого в нас именно – смысл и возможная (иногда из-за нас уже утерянная) хотя бы скудная радость жизни?
Повесть Пушкина дотягивается до наших дней в первую голову мыслью о родителях, да и о дедушках-бабушках. О тех, которых во все времена многие молодые плохо понимают и, главное, не стараются понять, привычно считая «стариков», «предков» и т. п. отставшими от современных запросов и скучными. (Письма двух чем-то близких отечественных литераторов – Пушкина и Чехова – показывают у обоих естественное сознание долга перед родителями, притом, что обоим были родители достаточно чужды.)
Первый поэт, знавший толк в земных удовольствиях, показывает нам (во всяком случае, тем, кто способен видеть что-то дальше своего носа), что выше всего – человечность и сострадание. Что так называемый маленький человек (с этих повестей и вошел он в русскую литературу – и жил в ней вплоть до советского времени) не менее ценен в моральном смысле, чем большой, сильный и богатый.
