Голубые молнии - Кулешов Александр Петрович (электронная книга txt) 📗
Об их идиллической любви Копылов, да и не только он один, был хорошо осведомлен.
— Да вот то-то и оно, что не может. Дал бы мне как следует, а он… — Маша опять махнула рукой.
Сначала разговор не клеился, но в конце концов выяснилось, что Маша не устояла перед лихим натиском неотразимого Креста. Сдалась, влюбилась. Чурсина жалеет отчаянно, до слез. Чувствует, что тот все понимает, а сказать ему сил нет, и Креста прогнать тоже… И вообще хоть топись. Запуталась совсем.
Копылов постарался успокоить, обещал что-нибудь придумать. Но что?
Собственно, формально причин для беспокойства не было: и Чурсин, и Крест по-прежнему оставались безупречными солдатами. Копылов знал, что такими они и останутся. Только Чурсин стал еще тише, как-то печальнее и незаметнее. И перестал стремиться в увольнение. Но оставить все так, как есть, Копылов просто не мог, это решительно противоречило его натуре. Его солдаты мучаются, запутались, а он в стороне?
И он вызвал Креста. Посадил напротив и, глядя прямо в глаза, спросил:
— Не стыдно?
Крест разволновался. Он дорожил своей репутацией отличного солдата, не числил за собой никакой вины и ничего не понимал.
— Товарищ гвардии старший лейтенант, а что я сделал?
— А Маша? — Копылов продолжал смотреть в тревожные глаза солдата.
Крест вздохнул с облегчением. Маша? Только и всего? Это же не служба. Так, баловство… Да и вины нет никакой — из увольнений не опаздывал, не пил, лишнего не позволял. А что все девки в округе по нему с ума сходят, так что поделаешь! Наоборот, престиж роты поднимает.
— Подумай, Крест. — сказал ему Копылов, — ведь у тебя что ни день, то новая любовь. Не пора ли посерьезней на это дело взглянуть? Ну хорошо, никак не можешь настоящую выбрать, такой уж ты, бедняга, нерешительный. А зачем товарища обкрадываешь, зачем за его счет радуешься?
— Да что вы, товарищ гвардии старший лейтенант?.. — Крест вскочил.
— Садись. Давай так договоримся: если ты ничего не знал про Машу и Чурсина, твоего товарища, про то, как любят друг друга, про то, что пожениться хотят, считай, что у нас разговора не было. И прошу меня извинить.
Крест молчал.
— Знал или не знал?
— Знал… Так ведь она сама…
— Нет, не сама! — Копылов говорил резко, даже зло: — Не сама! Ну кого обманываешь? Себя? Меня? Привык к легким победам! Для тебя она что? Ну проведешь с ней время, ну закружишь голову. И дальше пойдешь. А для Чурсина — она одна. Он другой такой в жизни, наверное, уж не встретит.
— Так что ж мне, товарищ гвардии старший лейтенант, теперь гнать ее, что ли. Она ведь…
— Вот что, Крест. — Копылов встал, — приказывать тебе в этих вопросах я права не имею. Больше того, как солдата ставлю тебя в пример и уважаю. А вот как товарища, а мы в армии, что солдат, что офицер, в конечном счете все товарищи, уважать перестану. Не буду уважать, если по совести не поступишь. А уж как, пусть тебе совесть и подскажет. Иди…
Как поступил Крест, Копылов так и не узнал, только однажды Маша подстерегла его вечером у выхода из столовой и зашептала:
— Спасибо, товарищ Копылов. Большое вам спасибо…
— Все в порядке? — Копылов повеселел. — Ну расскажи.
— Все, все хорошо. Спасибо вам… — Она заторопилась и исчезла в сгущавшихся сумерках.
Да, десятки людей в его роте, десятки характеров, судеб, сотни проблем.
И нельзя пройти мимо них. Мало того, вмешиваясь, нельзя ошибиться.
Командир роты — большой пост. Почетный и трудный…
Офицеры подошли к дому.
Жили Копылов и Васнецов вместе, в двухкомнатной квартире дома офицерского состава. В свое время заместитель комдива по тылу размещать по два офицера в одной комнате отказался.
— Что толку? — говорил он. — Через полгода женятся, и приходится заниматься передислокацией: третьего лишнего куда-нибудь переселять. А так есть своя комната у каждого; женился — порядок. Завел детей — опять же комната есть. Никто не ходит, не требует, чтоб его обеспечивали отдельной кубатурой, поскольку законно сочетался. Ну, а если не женился, продолжает в холостяках ходить при наличии отдельной комнаты — что ж — издержки производства. Да и все равно когда-нибудь женится. Полковников, старых холостяков, встречал, а лейтенантов что-то не приходилось.
Философия мудрого зама по тылу подкреплялась ловкостью и деловитостью, позволявшими обеспечивать офицеров дивизии достаточным количеством, «жилплощадок приземления».
Говорят, вид комнаты дает представление о характере хозяина. Возможно. Во всяком случае, резиденции Васнецова и Копылова весьма отличались друг от друга.
У Васнецова царил идеальный, даже педантичный порядок. Безупречно заправленная солдатская койка. У стены набор гантелей, гирь, эспандеров. На стене боксерские перчатки, в рамках дипломы и грамоты за спортивные победы. Два шкафа с красиво выровненными книгами. Отдельно посудо-хозяйственный шкафчик, отдельно для одежды. Отдельно письменный стол, отдельно обеденный. Никаких диванов, кресел, ковров. Сверкающий пол, сверкающие стекла окон. Магнитофон, телевизор, проигрыватель.
У Копылова — диван, кресла, искусственный камин (сделанный им самим), единственный низкий столик, единственный многоцелевой шкаф. На стенах охотничьи ружья, удочки, кабанья голова, медвежья шкура. На шкафу поломанный динамик от радиосети. Зато огромная полка с проекторами, кино- и фотоаппаратами, ванночками, увеличителями, блицами, кассетами… Чисто, конечно, но порядок… в общем, не самый идеальный.
Вернулись. Приняли душ. Попрощались. Ушли спать.
Копылов поставил будильник.
Васнецову это не требовалось — он сам мог, по выражению Копылова, «работать будильником». «Не человек. — восхищался он, — государственный эталон времени».
Действительно. Васнецов никогда никуда не опаздывал.
Глава X
Таня лежала, заложив руки за голову. Она бросила книжку на тумбочку, не погасила лампу.
Тихо посапывала давно уснувшая подруга, тихо лилась музыка из маленького транзистора, В комнате пахло деревенским теплом.
Таня занималась самоанализом.
Почему ее взволновало предложение Копылова? Разве в нем было что-нибудь необычное? Или трудное?
Нет, разумеется.
Причина крылась в другом.
Тане нравился Ручьев.
Если еще накануне она могла в этом сомневаться, то сейчас все было ясно — нравится.
Познакомились они недавно при обстоятельствах не совсем обычных. Старшина роты привел своих солдат на очередное обследование — флюорографию.
Мероприятие это имело целью «обнаружение ранней формы туберкулеза». Десантники, как правило, не были склонны к болезням, и таких, у кого «ранняя форма туберкулеза» была обнаружена, числилось за многие годы в архивах медсанбата меньше, чем пальцев на руке.
Но правила есть правила, и дважды в год громогласный старшина, взяв под козырек, докладывал дежурному о прибытии роты, неизменно спотыкаясь о слова «флюорографическое обследование».
Медсанбат помешался в старом особняке — некогда губернской больнице. Командир медсанбата, энергичный, деятельный подполковник, превратил свое заведение в образцово-показательное и сожалел лишь о том, что желающих попасть туда бывало маловато.
В длинном коридоре, по стенам которого жались выкрашенные белой краской скамейки без спинок, толпились десантники. Их голоса, громкий смех гулко отдавались под сводами.
Санинструктор роты прошелся по коридору, раздавая карточки — небольшие прямоугольники серого картона с номером и инструкцией, напечатанной черными, четкими буквами: «не нарушай очереди», «руки на пояс», «вдохни»…
Ручьев, единственный, кто воспользовался скамейкой, перечитывал инструкцию пятый раз, когда назвали его номер — «13».
Он усмехнулся: несчастливое число, сейчас выяснится, что у него поздняя, запущенная, в последней стадии форма туберкулеза. Срочно ушлют в Москву на предмет годичного постельного режима.
