Мальчик из Уржума - Голубева Антонина Григорьевна (хорошие книги бесплатные полностью .txt) 📗
Не сдобровать бы Дергачу, если бы не конвоиры с винтовками.
А то еще был такой случай. В острожной церкви учительница из села Антонкова во время всенощной подошла близко к деревянной решетке. По приказу тюремного начальства, здесь выстаивали службу арестанты - и уголовные и политические, все вместе.
Не успела учительница оглянуться, как за ее спиной, словно из-под земли, вырос Дергач.
- Пошла прочь! - гаркнул он чуть не на всю церковь.
Прихожане и арестанты оглянулись, а церковный староста перестал считать свечи у свечного ящика и даже перекрестился.
Испуганная учительница отошла от решетки, а Дергач, выпятив грудь, стал рядом с ней, точно конвойный, да так и простоял до конца всенощной.
Через два дня учительницу вызвали в полицейское управление на допрос.
Дергач божился, что он своими глазами видел, как "учительша" пыталась просунуть сквозь решетку записку политическим. И просунула бы подлая, если бы он, Дергач, ей не помешал.
Антонковскую учительницу в Уржуме хорошо знали. Она была еще молодая, и все помнили, как она кончала гимназию на Воскресенской. И потому, когда ее после допроса перевели в другую школу, почти за сто верст от Уржума, все ее очень жалели.
Через несколько дней после отъезда учительницы Дергач возвращался из бани, распаренный и благодушный, с веником и бельем подмышкой, и вдруг кто-то высыпал на него из-за забора целую кучу мусора, картофельной шелухи и золы.
Дергач кинулся во двор искать виновников, но их и след простыл.
Виновники задворками пробрались в конец улицы и скрылись за калиткой "Дома призрения".
Это были приютские мальчики, и один из них - ученик четвертого класса Уржумского городского училища, Сережа Костриков.
Бабка Маланья Авдеевна об этом так никогда и не узнала. А если бы узнала, так померла бы со страха, - так она боялась начальства. Когда к ней приходил полицейский надзиратель требовать уплаты штрафа за то, что коза Шимка общипала деревья на улице, или за какое-нибудь другое нарушение порядка, - бабушка услужливо пододвигала полицейскому табуретку и смахивала с нее краем фартука пыль. Потом, кряхтя и вздыхая, открывала свой зеленый сундучок и вытаскивала с самого дна какой-то маленький, туго стянутый узелочек. Отвернувшись от полицейского, она быстро, дрожащими руками развязывала узелок и доставала из него бережно припрятанные медяки.
- Господи Иисусе, Никола угодник, Мария египетская, - шептала бабка, пересчитывая копейки.
Надзиратель, получив деньги, еще долго сидел после этого на табуретке и зевал, чесал затылок, а потом вдруг, если бабка всё еще не догадывалась, чего он хочет, ни с того ни с сего начинал жаловаться на свою горькую жизнь. Бабка уже понимала, что власть надо "угостить". Без этого не уйдет. Она доставала из шкафа рюмку на короткой ножке, похожую на лампадку, и низенький графинчик с настойкой.
Вытирая после настойки усы, надзиратель начинал разъяснять бабке, что горькая жизнь у него из-за студентов. А студенты разные бывают: те, которые под надзором, народ безопасный, а вот которые на свободе разгуливают, те самые зловредные - от них каждую минуту пакости жди.
Бабка Маланья качала головой и поддакивала.
Сергею иной раз случалось бывать в это время у бабки и слышать такие разговоры.
Он слушал и никак не мог понять, - почему студенты зловредные и опасные? Студентов он видал в городе часто - они приезжали в Уржум к родным на каникулы. Народ это был веселый и шумный. По вечерам они катались по Уржумке на лодке, пели хорошие песни.
Сережа иные из этих песен запомнил, и сам их распевал, когда ходил ловить щуренков на мельницу. А одну песню ему так и не удалось выучить до конца. Слышал он ее только один раз в Мещанском лесу - вечером. Студенты развели в лесу костер, играли на гитаре и пели:
Но настанет пора, и проснется народ,
Разогнет он могучую спину,
И на бар и бояр и на прочих господ
Он поднимет родную дубину.
Эх, дубинушка, ухнем!
Эх, зеленая сама пойдет!
Глава XX
"БЛАГОДЕТЕЛИ"
В 1901 году, перед роспуском учеников Уржумского городского училища на каникулы, в учительской, окрашенной голубой масляной краской, за столом заседало шесть человек. Директор училища Костров сидел с полузакрытыми глазами и, казалось, дремал. Черные брови-гусеницы у него на лбу отдыхали.
Рядом с ним Никифор Савельевич Морозов старательно записывал что-то на клочке бумаги. Перед ним высокой стопкой лежали аттестаты окончивших в этом году городское училище. Отец Константин, еле сдерживая зевоту, потирал пухлые, словно восковые руки.
По другую сторону стола рядом с председателем благотворительного общества Польнером важно восседали два уржумских купца - попечители приюта, - оба в черных сюртуках, краснощекие, бородатые и причесанные на прямой ряд.
В комнате было душно.
Над столом с жужжанием летали мухи. В раскрытые окна доносились плач грудного ребенка и звонкий крик мальчишек, которые в конце улицы играли в "лунки".
Люди за столом в учительской сидели уже около часа. Все устали. Всем давно хотелось разойтись по домам, но нужно было еще решить один вопрос. Никифор Савельич Морозов взял в руки аттестат, лежавший сверху, и заговорил умоляющим голосом:
- Не учить дальше такого способного юношу - просто преступление: у него незаурядные способности.
- И я так полагаю, - отозвался Польнер, покосясь на директора. Мальчик оба училища с хорошими отметками окончил. Первый ученик.
Директор Костров внезапно раскрыл глаза, пошевелил своими гусеницами и откинулся на спинку стула.
- Двадцать пять лет, - сказал Костров, - я служу в училище. Видел тысячи юнцов. Да-с, тысячи. А толковых видел редко. Да-с, весьма редко. В большинстве случаев это всё лоботрясы, лентяи и болваны. Да-с.
Директор ударил ладонью по столу.
- Но в данном случае, - сказал он после некоторого молчания, - я вынужден признать, что Костриков Сергей парень с характером и с головой. Я склонен думать, что из этого парня толк выйдет. Да-с, выйдет...
Костров замолк и снова закрыл глаза, как будто считая, что и так сказано слишком много. Все некоторое время молчали. Первый прервал тишину отец Константин. Он вздохнул и сказал, перебирая цепочку креста:
- Из всего вышесказанного, по моему разумению, следует, что ученик Костриков действительно достоин субсидии. Ежели господа попечители не откажут, то, с богом, пусть дальше учится.
Один из купцов заерзал на стуле.
- А сколько, примерно, это стоить будет?
- За год тридцать рублей, - поспешно ответил Польнер. - За четверть семь с полтиной.
- Так, значит, ежели три года учиться, это выйдет девяносто рубликов. Дороговато! - подсчитал второй купец.
- Да прикинуть форму, да квартирные, да баню, да пить-есть ему надо, да на дорогу, да то, да се. Многовато...
- Не выйдет.
- У нас, уважаемые, деньги на полу не валяются.
Оба купца-попечителя заговорили громко и сердито, словно подсчитывая у себя в лавке выручку.
- Уважаемые господа попечители, - вмешался в их разговор Польнер. Насчет квартиры прошу вас не беспокоиться. У меня в Казани живет одна дальняя родственница, достойнейшая женщина - Сундстрем, Людмила Густавовна. Эта особа вошла в положение сироты и за самую небольшую плату, почти из милости, согласилась приютить его где-нибудь у себя в уголку.
- За сироту, как говорится, господь сторицей воздаст и прибыль приумножит, - сказал отец Константин нараспев. - Отрок сей талант имеет, а талант, как говорится, грешно в землю зарывать.
Долго еще ломались купцы-попечители и наконец всё-таки согласились отправить за свой счет в Казань первого ученика Уржумского городского училища Сергея Кострикова.
Крепко зажав в руке аттестат об успешном окончании полного курса в Уржумском городском училище, Сергей Костриков побежал домой.
Дома он застал бабушку в слезах.
Сегодня утром к ней пришел усатый городовой с двумя понятыми и за неуплату домового налога описал и унес с собой всё, что было ценного в доме. Унес самовар с помятым боком и погнутой ножкой и большой круглый бак для воды, "медяник", который до того позеленел снаружи, что его нельзя было отчистить даже тертым кирпичом.
