Рыба - Погодин Радий Петрович (книги полностью бесплатно TXT) 📗
- Возьми меня, - сказал Женька, поддавшись нахлынувшему вдруг вдохновению.
Оба брата уставились на него, голубоглазые и белобрысые, у обоих верхняя губа полнее нижней, что придавало им вид удивленный и немного обиженный.
- Я тебе рыбу отдам.
Братья переглянулись, выпятили верхнюю губу еще дальше.
- Какую рыбу? Мы же тебе говорим - у нас спортивный лов запрещен. Нарвешься, будь здоров будет.
- Нет. Ты пойми. Ты меня с собой на сейнер возьмешь, наверно, и мне за работу ведро рыбы дадут.
Пафнутий запыхтел с облегчением, Куница задвигался, дружелюбно шлепнул Женьку по плечу.
- Ты хоть плавать умеешь?
- Даже дельфином...
- Ты хоть сто метров проплывешь, худо-бедно?
- Может, и километр смогу, если не торопиться.
Куница выпрямил спину, шею вытянул, словно в животе у него бурление пошло. Посидел так, не мешая противоборствовать чувству ответственности и желанию не быть одиноким в своей опасной затее, затем обмяк, но спросил с пристрастием:
- Как в море берег найти, когда туман?
- По ветру. Ночью ветер всегда к берегу дует.
- Когда туман, ветра нету. По мертвой волне надо... Как стемнеет, приходи на это место. Я ждать буду.
Пафнутий запыхтел неодобрительно, пожал худенькими плечами, успев при этом почесать щеку о плечо, и предостерег:
- Простудишься. Теплую рубашку надень.
* * *
Раз или два в году отцом овладевало беспокойство, глаза его становились рассеянными, движения замедленными, слова невпопад.
- Накатило, - говорила мама.
- Да, да, - отвечал отец. - Пора! - Он выпрашивал отпуск за свой счет хотя бы неделю, собирал снаряжение, подходящее к времени года, и уезжал. Но чаще всего это случалось, когда отец с мамой отдыхали на юге.
Мама рассказывала:
- Черное море! В доме отдыха кружок "Подводная охота". Ныряй, стреляй. Не хочешь - лови рыбу удочкой с лодки. Любители ловят. Сдают на кухне, им жарят бычков. Бычок вполне приличен на вкус.
- Игорь Николаевич ловил бычков? - вежливо интересовалась бабушка.
- Нет, он удрал на Дунай.
Бабушка восклицала:
- Дунайская селедка - царская рыба! А что он привез с Дуная?
- Не знаю. Не видела.
В их семье в разговорах был принят стиль иронической простоты: друг над другом слегка подтрунивали, но говорили как бы через перегородку, больше для вежливости, не нагружая беседу чувством и любопытством друг к другу. Женькиному отцу этой самой иронии перепадало немного больше, чем остальным, он же негромко хмыкал в ответ и отмалчивался, улыбаясь.
Дед сказал:
- Интересное, понимаете, получается дело. Вдумайтесь. Стал он кликать золотую рыбку... Приплыла к нему рыбка, спросила: "Чего тебе надобно, старче?" Занимательный вопрос. Право, вот мне - чего мне надобно? Что-то, наверное, есть...
Бабушка поджала слегка подкрашенные губы, вокруг которых, как трещинки на старинном фарфоре, насеклись морщинки.
- Ты такой же, как и твой Игорь Николаевич. - Своего зятя бабушка называла по имени-отчеству, упорно добиваясь, чтобы он наконец это заметил. - Женьку от вас нужно оградить. Три рыбака для любой семьи многовато. Куда будем рыбу девать?..
* * *
Эхолот щелкал и щелкал, искал рыбу между двумя пределами...
Прошлым летом бабушка с дедом укатили в Кисловодск поправлять здоровье, маму послали в командировку, отец собрал удочки, прихватил сына, и они направились на Мурман. Сначала на поезде ехали, затем на попутном грузовике, после - морем шли, на пузатом суденышке, называемом "дорой". Шум дизелька никак не мог заглушить тишины.
Когда они прибыли в Песчанку, ночь накрыла и землю, и воды низко висящим витражом, набранным из прозрачных, чисто окрашенных полос. Море подступало к порогам деревни, неподвижное, как бы остекленевшее. Спать легли в темной избе. Она шептала, нависая над спящими потолком и иконами, как согнувшаяся над постелью старуха знахарка. Утром изба засветлела, но шепот остался.
- Это песок за стеной, - объяснил отец.
Первым, что поразило Женьку, когда он выбежал на улицу, было море. Не мощью своей, не беспредельностью - Женька видел моря Балтийское, Черное и Каспийское - это море ушло! Оно сверкало вдали все сужающейся полосой. Женьке показалось, что оно навсегда покидает деревню, сплывая за горизонт в глубокую впадину. Пирс, к которому они причалили ночью, шел посуху, похожий на пустую, высохшую многоножку. Потом ошалелый Женькин взгляд зацепился за что-то совсем несуразное, то были якоря. Именно - якоря. Одни лежали, другие стояли на песке торчком. От якорей змеились цепи к завалившимся набок судам. И железные белые катера с красными днищами, и деревянные "доры" лежали на песке. Смоленые карбасы, задрав носы, толпились возле высоких свай, украшенных сверху донизу водорослями и зеленой слизью.
Женька побежал к морю мимо облупленных днищ, задранных палуб и накрененных мачт, мимо этого странного шторма в безветрии. Поскользнулся в луже на чем-то живом и трепещущем - маленькая, с ладонь, белобрюхая камбала взбурлила воду и прикрыла себя песком. Женька замедлил шаги. В лужах изгибались красно-желтые звезды, в ямах у свай колыхались медузы, прозрачные пузыри с пунцовой начинкой. Женька понял - отлив.
Он и завтракал с этим чудом в глазах.
Деревня - серебристые избы, крытые тесом, - поднималась вверх по песчаному белому берегу. На крутизне стояли сосны, как бы пораженные молнией. Удар - они скрючились, да так и остались, не вырастая.
В деревне было так чисто, что вопреки разуму начинало казаться, будто люди покинули этот берег, захватив с собой все до последней завалящей соломинки.
И тишина, как бы музейная, несовместная с жизнью.
Отец сказал:
- Оттого, что животных нет, особенно куриц. Ни коров, ни овец.
- А вот же собака...
Белая с черным грудастая лайка с шерстью длинной, росисто сверкающей и как бы вздыбленной, высоко подняв голову, пробежала мимо, вкрадчивой рысью взбежала на пирс, села там в самом конце и уставилась в море.
Женька вздохнул восхищенно.
- Они, наверно, в деревне не гадят, наверно, бегают за околицу.
И околицы в этой деревне не было. Ни заборов, ни изгородей, ни дворов для скота, только древние избы из толстых бревен, вдоль которых винтообразно ползли трещины. Сети, вывешенные на берегу полукилометровыми рядами для просушки, тоже казались серебряными, наверно от соли. Лишние колья составлены шалашами. Запасные мачты и весла уложены на колки, вбитые в стену приземистого рыбного склада. Все открыто. И ни клочка сена, ни бумажки на белом песке.
Рыбаки у сарая сидят, молча курят папироски, крепкие и дешевые. И одежда на них крепкая, как бы и не обмятая.
За деревней Женька с отцом наткнулись на рядок струганых, источенных песком столбиков. Столбики едва дорастали до щиколотки. К одному из них была прибита жестяная звезда.
- Кладбище, - объяснил отец. - Вершинки крестов. Дюна на деревню идет.
Женька глядел долго - дюна стиснула деревню со всех сторон, набилась под ступени крылец, кое-где навалила завалин чуть не под самые окна.
- И деревню засыплет, - сказал он, жалея.
- Ни в коем случае. Эти избы - как поплавки. Жители подведут под избу новый венец или два, она и вынырнет. Если песок разгрести, избы увидятся башнями. Но древние срубы всегда наверху.
В этот же день отец уехал с рыбаками на острова. Женька остался в тихой деревне с молчаливыми хозяевами-стариками, не расспрашивал их что да как, и они смотрели на него одобрительно, словно он уже знал нечто самое важное. Скучал ли он, собирая звезды и ловя мелкую пикшу на дергалку? Ему казалось - все же скучал.
Когда вернулся отец и они тронулись в Ленинград, Женька, глядя в темное окно поезда, видел эту вечную деревню, в которой не было шума и мелочей, отвлекающих человека от прозрачных восходов солнца, от пылающих на две трети неба закатов, от уходящего и приходящего моря, от древних изб, сохранившихся в первозданном виде, от погоста, где никогда не бывает тесно.
