Президент не уходит в отставку - Козлов Вильям Федорович (прочитать книгу .txt) 📗
Сорока разорвал круг, схватил девушку за тонкую руку и, не обращая внимания на недовольные реплики парней, вывел ее на тротуар.
— Вот уж не знал, что ты любишь ночные прогулки, — сказал он.
— Эй ты, похититель! — то ли в шутку, то ли всерьез возмущались парни. — Оставь ее, это наш трофей… Идем с нами на Дворцовую площадь, красавица? Ты только прикажи, мы этого пирата в два счета в Неве искупаем…
— Вы мне надоели! — крикнула она. — Все! Все! Все!
— Хочешь, мы тебе песню споем? — не унимались парни. У одного из них появилась в руках гитара. — Школьный вальс? Или испанскую серенаду?..
Перед Сорокой стояла злющая Алена. Она уперла маленькие кулачки в бока и с вызовом смотрела на Сороку. Видя, что парни не отстают, он обнял ее за худенькие плечи и увлек за собой к Литейному мосту. Сзади дружно грянула песня:
Ах, зачем такая страсть,
Ах, зачем красотку красть,
Когда можно ее так уговорить…
— Да отпусти ты! — вырвалась она. — Вот возьму и пойду с ними!
— Ради бога, — сказал Сорока, убирая руку. — Ну, что же ты не идешь? — улыбнулся он.
— К этим? Дикарям? — рассмеялась она. — Знаешь, что они сказали? «Девушка, мы сейчас исполним ритуальный танец „там-там“, а потом уведем вас на площадь, водрузим на Александрийский столп и будем вам поклоняться…»
— Такая честь, — сказал он.
— Я уже было собралась спать, но вспомнила, как после выпускного школьного бала гуляла с подругами по набережной в белую ночь, — рассказала Алена. — Оделась и потихоньку убежала из дома! — Глаза ее стали грустными, она вздохнула: — Нет, нельзя вернуть то, что когда-то было. — И сбоку взглянула на него. — Ты думаешь иначе?
— Кто-то сказал, что нельзя дважды войти в одну и ту же реку, — сказал он.
— Смешно, — сказала она, хотя видно было, что ей совсем не смешно, а скорее наоборот — грустно. — Президент Каменного острова, вместо того чтобы готовиться к экзаменам, в белую ночь один гуляет по набережной… Встречает попавшую в плен к дикарям девушку и, как Робинзон Пятницу, вовремя спасает ее…
— Надо было пройти мимо?
— Ты действительно появился кстати, — рассмеялась она. — Я уже хотела кричать от злости… Они преследовали меня от самого Зимнего. Какие-то балбесы из Технологического института…
— Тебе одной ходить по улице опасно… — усмехнулся Сорока.
— Почему же ты не сопровождал меня? — Она резко вскинула голову и взглянула ему в глаза.
Он не выдержал ее взгляда и отвернулся. Помолчав, сказал:
— Я даже не знаю, что тебе и ответить.
— Тогда молчи! — Она схватила его за руку и, ни слова не говоря, потащила к парапету. — Красиво? — тихо спросила она.
По Неве, подсвеченной нежно-розовым занимающимся рассветом, со стороны Финского залива бесшумно двигались три длинные узкие восьмерки. Гребцы в желтых футболках с номерами синхронно взмахивали веслами. Вода казалась застывшей, неподатливой, и быстрые лодки не плыли, а скользили по поверхности, как по катку.
Откуда-то прилетела ночная бабочка и уселась на черный воротник Алениной рубашки. Бабочка была серой с двумя круглыми пятнами на сложенных крыльях. Она отчетливо выделялась на черном фоне. Сорока острожно дотронулся до бабочки, она тут же улетела, оставив на кончике пальца серебристую пыльцу. Алена обернулась. Глаза ее на бледном лице показались ему огромными и глубокими, а губы черными.
— Я вспомнила «Грозу» Островского, — сказала она. — Неужели можно вот броситься в эту — бр-р! — холодную воду и… все. Ничего больше никогда не будет. Ни солнца, ни белых ночей, ни любви… — И тихо прочла:
Кончен пир, умолкли хоры,
Опорожнены амфоры,
Опрокинуты корзины,
Недопиты в кубках вины,
На главах венки измяты,
Лишь курятся ароматы
В опустевшей светлой зале…
— Что это на тебя нашло? — спросил он, чувствуя, как снова шевельнулось столь мало знакомое ему чувство, как нежность.
Сорока не любил еще ни одну девчонку. Он просто не знал, что такое любовь. Еще там, в Островитине, когда впервые увидел на берегу Алену, он подумал, что с такой девчонкой хорошо бы подружиться… И вот они стали друзьями. Но почему же тогда всякий раз при встрече с ней ему приходится внутренне сжиматься, контролировать каждый свой взгляд, слово, движение? Даже тогда, когда Гарика рядом нет? Почему ему с Аленой так несвободно? Почему всякий раз, уезжая с дачи, где они последнее время чаще всего встречаются, он чем-то встревожен? Снова и снова повторяет про себя все произнесенные ею фразы, припоминает взгляды, улыбку?..
И тут же, злясь на себя, гонит все мысли о ней прочь.
— Почему ты не спросишь, чьи это стихи?
— Я знаю, — ответил Сорока.
— Интересно, чьи же? — Она смотрела на воду и улыбалась.
— Блока.
Она повернулась к нему и засмеялась:
— И вовсе не Блока, а Тютчева! Ну что, самоуверенный пингвин? Не знаешь такого замечательного поэта — Федора Ивановича Тютчева?
— Знаю, — на этот раз очень уверенно сказал Сорока. — Сейчас… Вот, пожалуйста:
Люблю грозу в начале мая,
Когда весенний первый гром,
Как бы резвяся и играя…
— Ха! — сказала Алена. — Это стихотворение все с первого класса знают, так же как пушкинское «Сижу за решеткой в темнице сырой…».
— А это чье стихотворение? — спросил Сорока и тоже прочел:
Умом Россию не понять,
Аршином общим не измерить:
У ней особенная стать
В Россию можно только верить.
Алена назвала около десятка поэтов, даже Державина вспомнила, но Сорока только качал головой и улыбался.
— Ладно, не знаю, — призналась она. — Кто же это?
— Твой любимый Федор Иванович Тютчев, — невозмутимо ответил Сорока.
— До чего же ты противный, — сказала Алена. — Не успела я насладиться тем, что посадила тебя в галошу, ты тут же мне отомстил… Женщинам надо уступать.
— Женщинам — да, но… как говорили древние: Платон мне друг, но истина дороже.
— А жаль, — помолчав, негромко произнесла Алена.
— Что тебе жаль? — глуховато спросил Сорока.
— Жаль, что тебе на меня наплевать, — жестко, даже без намека на кокетство сказала девушка.
— Ты знаешь, что это не так, — мягко возразил он.
— Да, конечно, ты мой друг! — вдруг взорвалась она, поворачиваясь к нему. — Ты настоящий друг, на которого всегда можно положиться. Ты не бросишь в беде… Всегда выручишь. Не дашь в обиду, защитишь… Если я сейчас брошусь в Неву, как Катерина из «Грозы», ты, не раздумывая, кинешься вслед за мной и спасешь. И не только меня — любого! Ты честный, благородный, справедливый! Я удивляюсь: почему о тебе в газетах не пишут? Например, в «Смене»? Как это у них называется: «Наш воскресный гость»? Очерк с портретом! У тебя волевое мужественное лицо, ты очень хорошо будешь смотреться на газетной странице…
— Перестань, — не повышая голоса, сказал Сорока, но даже в этот предрассветный час было заметно, как он побледнел.
— А я не люблю таких… сверхположительных! — немного тише продолжала она. — Мне не нравятся голубые литературные герои, о которых в книгах и газетах пишут… Мне больше нравятся такие, которые ошибаются, спотыкаются, даже падают!.. И не краснеют, как красные девицы, перепутав Тютчева с Блоком!..
— Ты все сказала? — спросил Сорока. Он уже овладел собой и снова выглядел спокойным, чуточку насмешливым, как всегда, когда разговаривал с Аленой.
— Чего это я? — будто очнувшись, сказала она. — Ты меня чем-то разозлил…
— Я провожу тебя домой? — предложил он.
— Ладно, прояви заботу… Мне ведь одной по улицам ходить опасно, — грустно улыбнулась она. Сорока взглянул на часы: половина четвертого. Уже где-то за Смольным монастырем всходит солнце. Небо так и полыхает в той стороне, а облака уже не нежно-розовые, а ярко-багровые.
Алена пристально смотрела ему в глаза.
— Кого ты ищешь, Тима? — совсем тихо спросила она. — Девушку?
Он молчал, глядя на Литейный мост, по которому медленно ползла поливочно-моечная машина. Сверкающие струи веером ложились на асфальт.
